Валентина Якунина: «Что сыграешь, то и проживешь»
Однажды слышу: «Где эта лахудра?! Ведите ее сюда!» — «Андрей Александрович, — говорю как можно спокойнее, — если будете на меня кричать, откажусь с вами работать». — «Я тебя уволю!» — «Увольняйте». Коллеги испугались: «Валентина, что ты делаешь? Иди извиняйся, пока не выгнал». Извинилась, и мы с Гончаровым подружились.
-Наша профессия считается завидной, а для меня актерство — это жизнь, и сыгранные роли были, что называется, близко к коже. Я на своем опыте убедилась: что сыграешь, то и проживешь.
Не люблю вспоминать детство: чувствовала себя тогда неуютно. Я появилась на свет, когда отцу было шестьдесят, маме почти сорок, и долго смущалась, что у меня такие немолодые родители. Терялась, если врач скорой, приезжая на вызов, спрашивал:
— Как ваш дедушка?
— Это не дедушка, это мой папа.
Отец тяжело болел — туберкулез, подходить к нему лишний раз не разрешали, не говоря уже о том, чтобы обнять. Ложки, тарелки смотри не перепутай — его посуда отдельно. Безжизненное пространство. Помню папины вскрики во сне, удушливый кашель днем и ночью... С тех пор едва кто-то закашляет, в голове возникает образ больного отца.
Мама одна тянула семью, работала уборщицей. Жили мы в бедности, выделявшейся даже на фоне остальных небогатых семей нашего Котельниково, что недалеко от Волгограда. Нет, бедность, в которой я росла, была чистенькой, мама постоянно все мыла, но я ужасно стеснялась, что в школе мне выделяют деньги на самое необходимое.
Родители меня любили, но никакого воспитания дать не могли. Мама была неграмотной, книг, естественно, не читала, заниматься мной особенно не могла — некогда было. Отец лежал и лишь в редкие моменты, когда чувствовал себя сносно, брал в руки гармонь, и мы с ним пели песни военных лет. Но все радости перекрывали его болезнь и страх, что он скоро умрет.
Папа умер, когда мне было одиннадцать. Сестра, она старше на семь лет, уже окончила школу и уехала в Волгоград. Мама снова вышла замуж, отчим пил, и все это по-прежнему в одной комнате.
От страхов и пустоты, в которых жила, я спасалась в Доме культуры: отдушиной стали танцы и драмкружок, который вела каким-то образом оказавшаяся в Котельниково ленинградская актриса Екатерина Власова. Однажды она подошла ко мне, восьмилетней: «Хочешь стать артисткой?» Я очень хотела, мечтала просто!.. В сказке «Буратино» дали маленькую роль — птицы Сплюшки. Я махала крыльями и кричала «деревянному» мальчику: «Не верь Коту и Лисе, бойся разбойников с большой дороги!» Еще на конкурсах стихов выступала — читала Маяковского, Рождественского, даже получала призы.
Екатерина Глебовна взялась меня опекать, но я-то считала, что она пытается меня воспитывать, и сопротивлялась. С людьми вообще плохо уживалась: казалось, меня недостаточно любят, недостаточно ценят, не понимают. Думала, что вообще попала в этот город, в эту семью, школу из какой-то другой, прекрасной жизни, где меня ждут обратно... Я никогда не была зла с отцом и матерью, во мне плескалось целое море любви к людям, но хотелось вырваться из той среды, в которой оказалась.
— Судя по фотографиям, в молодости вы не походили на провинциальную девушку, так по-столичному на них выглядите, стильно одеты...
— Вкус, признаюсь, был у меня уже в подростковом возрасте. Просто заболевала, если приходилось надевать что-то некрасивое. Часто сама покупала себе вещи.
Лет в четырнадцать-пятнадцать в очередной раз, внутренне полыхая от стыда, получила в школе пособие и поехала в Волгоград за пальто. Ходила по магазинам и нашла будто нарочно меня ждавшее. Ткань необычная, с орнаментом, ни у кого в нашем городе не было таких пальто! Фасон другого, зимнего, придумала сама. Отправилась в ателье, объяснила портнихе, что мне нужно. Получилось как из иностранного журнала: зеленое с капюшоном, отделанным мехом, с золотыми пуговицами. «Девочка, ты откуда?» — спрашивали незнакомые люди.
— Видимо, то было своего рода сопротивление. И как вам удалось вырваться оттуда, откуда хотели сбежать?
— После школы отправилась в Воронеж в институт искусств: в Москву сразу не решилась. Но отучилась год и уехала в столицу. Поступала в несколько театральных вузов и везде благополучно прошла. Выбрала ГИТИС, поскольку курс Владимиру Андрееву помогал там набирать Михаил Козаков. Он же в «Человеке-амфибии» играл злодея Зуриту, а я была влюблена в Ихтиандра — Владимира Коренева, в чем и призналась, удивив Козакова своей непосредственностью. Он был для меня вроде нити, связывавшей с экранной любовью, но главное, гениальным актером, и все это привело меня в ГИТИС.
Михаил Михайлович преподавал у нас, и я влюбилась — в него невозможно было не влюбиться! В институте тайком вытаскивала из пепельницы его бычки и докуривала, такие у меня были с Козаковым «поцелуи».
— Как вы себя чувствовали в Москве?
— Глупой была, наивной, вечно попадала под чье-то влияние. Вышла замуж за москвича, переехала к нему. Он был театроведом. Хороший парень, когда не пил, а пил много. Я, впрочем, тоже могла выпить: чувствовала все обостренно, нер вы часто были на пределе. Вскоре поняла: если останусь с мужем, институт не окончу — и сбежала. Он искал меня по всему городу.
— Вы довольно резко набирали высоту: после учебы — московский театр, один из лучших...
— Я не особенно надеялась на то, что буду выходить на столичную сцену. Думала, зашлют куда-нибудь, а мне хотелось работать в Москве. Но когда оканчивала институт, мой мастер Владимир Давыдович Тарасенко неожиданно повернул мою судьбу.
Думала, он меня недолюбливает, а Тарасенко сказал главному режиссеру Теат ра имени Маяковского Андрею Гончарову, мол, есть у него на курсе девочка, которая могла бы сыграть в спектакле по повести Василя Быкова «Пойти и не вернуться» — его как раз собирались ставить в Маяковке. И меня взяли, я была счастлива! Дальше пошли другие потрясающие роли — в «Ящерице», «Записках мечтателя» по Достоевскому.
— Худрук Театра Маяковского на репетициях, как известно, часто повышал голос на актеров. Вам тоже перепадало?