Наталья Бондарчук: Мужчина моей жизни
После просмотра «Притяжения» внука Никиту, находящегося еще в возрасте, на который картина не рассчитана — ему восемь лет, спросили о чем она. «О том, что есть вещь, которая важнее бессмертия», — выдал ребенок. «Что же это?» — «Любовь».
Я и сейчас начинаю плакать, когда вижу, как в фильме «Судьба человека» чумазый Ванюшка бросается на шею главному герою и кричит: «Папка, родненький! Я знал! Знал, что ты меня найдешь!» А тогда, девятилетняя, смотрела только что вышедшую на экраны картину отца — ее показывали в школе, и у меня градом по лицу текли слезы. В отличие от других ребят и зрителей всей страны, сочувствовавших осиротевшему мальчику и солдату Андрею Соколову, я плакала потому, что их встреча затрагивала мою личную драму. На экране прижимал к себе обретенного «сына» мой родной папа — которого я, по сути, потеряла за год до этого: у него появилась другая женщина, мама (актриса Инна Макарова. — Прим. ред.) измены не простила и собрала мужу чемодан. С тех пор с отцом мы не виделись.
Расставшись, родители поехали каждый на свои съемки: мама — на картину «Дорогой мой человек», папа — на «Судьбу человека», по-моему, оба названия оказались символичными. Мама по роли в одном из эпизодов, обращаясь к Алексею Баталову, произносит сакраментальную фразу: «Зачем ты тогда так навсегда, насовсем спрыгнул с трамвая?», у папы в его фильме звучат те самые слова мальчишки, что «папка» его нашел. А меня — не нашел... Во время просмотра картины одноклассники, зная, что в зале сидит дочь режиссера, поглядывали в мою сторону и страдала я, получается, на виду у всех. Учительница потом не раз задавала нам сочинение на тему «Моя семья», я понимала, что это неспроста, и возненавидела школу.
Сразу после просмотра фильма у меня случился дикий приступ мигрени, и потом несколько лет мучила время от времени появлявшаяся перед глазами «мушка», когда раскалывается голова и ничего вокруг не видишь и не слышишь. Друзья семьи уверяли, что отец желает со мной увидеться, и я не понимала, почему этого не происходит: хотел бы — пришел. Недавно узнала, что препятствовала свиданиям мама: я росла девочкой нервной и она, видимо, боялась, что эти встречи растревожат меня. Так что он приходил, но когда меня не было дома.
Папа тоже был чувствительным, ранимым, легким на слезы. «Переживун». Годы спустя я поняла, что в той пронзительной сцене из «Судьбы человека» отразилась и его боль от расставания со мной.
...Едва я немного подросла, отец просто впился в мое воспитание: мама тогда снималась чаще, а он подолгу бывал дома. Постоянно что-то придумывал. Однажды притащил тяжелый ящик — один из первых появившихся в стране магнитофонов — и решил записать семейными силами спектакль «Муха-цокотуха». Родители, бабушка и я говорили за разных персонажей Чуковского — мне досталась Муха — и озвучивали происходившее: звенели рюмки, топали гости... Включили запись, и я впервые услышала свой голос простуженной мыши. Расплакалась, папа принялся успокаивать, уверяя, что отлично сыграла роль. Мы запоем читали книжки, которыми отец наводнял нашу однокомнатную квартиру, рисовали, но не просто так, а путешествуя — дальние страны, пальмы, парусники. Романтика.
После его ухода первое, что сделала, — открыла оставленный им этюдник с красками и начала, желая зацепиться хоть за что-то, связанное с папой, малевать на холсте — копировала березку с его картины. Кстати, живопись — одно из серьезных увлечений отца — с детства захватила и меня. Иногда все бросаю и погружаюсь в нее с головой, никого и ничего не замечая. «На нее накатило», — говорят в такие моменты близкие. Вот и тогда на меня накатило.
Кроме этюдника и некоторых своих работ папа оставил мой карандашный портрет. На нем темноглазая девочка с толстой косой улыбается, позируя отцу.
— Как вы встретились после долгой разлуки?
— Через пять лет в Москву приехал папин старший сын Алеша. Странный был мальчик, какой-то в нем чувствовался надлом. Я к тому времени уже на собственном опыте убедилась, что развод известных людей оборачивается катастрофой для их детей. Одно дело, если переживает узкий круг родственников и знакомых, другое — когда в курсе оказывается «широкая общественность» и о том, что болит, начинают спрашивать посторонние. Алеша жил вдали от отца, в провинциальном городе, где все без конца интересовались его знаменитым родителем, а что мальчик мог сказать? Что с ним не видится? Что у Сергея Бондарчука совсем другая жизнь за тридевять земель? Ситуацию эту Алеша, знаю, выносил с трудом.
А ведь моя мама, когда-то узнав, что у отца на стороне ребенок, пошла на развод ради того, чтобы муж женился на той женщине и усыновил мальчика. Потом он развелся и вновь расписался с мамой. Муторная история, но у ребенка должен быть законный отец — считала мама. Алешу она приветила, брат некоторое время жил у нас, вот и теперь остановился в нашем доме. С папой встречался на съемочной площадке. Общаясь с Алешей, отец, наверное, и подумал: не попытаться ли встретиться со мной? Позвонил, хотел где-нибудь в парке погулять, но я отказалась: столько лет не виделись и пойти в какой-то парк? Предложила: «Приезжай ко мне».
Он весь испереживался! Глаза у него были мокрые. Принес в подарок цветные карандаши, а я призналась, что уже рисую красками — и его масляными, и акварелью. Папа заметил, что я похожа на Наташу Ростову — кареглазая, худенькая, хорошо бы, дескать, снять меня в «Войне и мире» в роли Наташи-девочки. (Но утвердил в итоге голубоглазую Людмилу Савельеву, она сыграла героиню Толстого и в подростковом возрасте, и в более зрелом.) Алеши с нами не было: не успел, появился с букетиком фиалок, когда отец уже уехал.
С того раза мы с папой стали общаться регулярно, и постепенно все мои претензии и обиды — почему не виделся со мной? — остались в детстве. Значительно позже мне не раз попадались статьи, в которых писали, что Бондарчук всю жизнь любил только мою маму. Неправда: у них после развода сохранялись неплохие отношения, но отец искренне полюбил Ирину Скобцеву, иначе между родителями не случилось бы разлада. Знаю, Ирина Константиновна всегда жила своим мужем, в чем я со временем убедилась.
— Не ощущали рядом с отцом скованности, не стеснялись, все-таки росли отдельно?
— Совершенно не робела, рассказывала самое сокровенное. Мне только всегда его не хватало. Папа много и напряженно работал: снимал фильмы и сам обычно играл одну из главных ролей. Мой Ваня по сию пору вспоминает, как мы с ним и его отцом, Колей Бурляевым, будучи в Ленинграде, поехали к дедушке на съемки «Красных колоколов». Огромная массовка, тысяч пятнадцать участников. Эти движутся в одну сторону, те в другую, все полыхает спецэффектами — дело происходило вечером, и над бескрайним людским морем царит папа.
Внук спросил, как же он снимает, дед ответил: «Разрываюсь, Ванечка, разрываюсь». Потрясенный ребенок затаил мысль: когда вырастет, станет помогать дедушке на съемочной площадке, чтобы не разрывался. Я тоже была обескуражена:
— Пап, как же ты со всем этим справляешься?
В ответ услышала шутливое:
— Никак. Оно само.
Действительно невозможно поверить, что человек может так гармонизировать хаос.
Федя рассказывал, как однажды они со старшим сыном Никиты Михалкова Степаном пригласили отцов в ресторанчик. Просто пообщаться. Через десять минут душевного разговора те переключились на темы кино и сидевших рядом отпрысков уже не замечали.
«Моя жизнь — это мои фильмы», — писал папа. При этом сокрушался, понимая, что кино отняло у него многое из того, что необходимо человеку: «Я не видел, как выросли мои дети... Всегда работал, работал и работал на эту иллюзию — кинематограф. Правильно ли я жил?» Теперь, сама занимаясь режиссурой, знаю, несколько эта работа поглощает. Неважно что ем, где сплю, главное — снять сцену, потому что ответственность чудовищная.
Опять же, когда человек живет другой реальностью, характер не улучшается: люди, целиком погруженные в творчество, часто тяжелы в семейном быту. Как-то раз мы с отцом сидели в его кабинете, он только прилетел из Италии и поставил привезенную пластинку с чудесной мелодией, папа очень любил музыку. Вошла Ирина Константиновна: «Сереж, сделай, пожалуйста, потише, дети засыпают». Он посмотрел на жену — и прибавил громкость. Меня это поразило. Почему отец так поступил? Может оттого, что привыкнув командовать толпами, не терпел, когда управляли им самим, даже в такой мягкой, деликатной форме?
Сложным он был человеком, и это приходилось принимать как данность. Со временем я поняла: годы, проведенные без него, пошли мне во благо. В период взросления отсутствие бытовых, кухонных отношений с отцом привело к тому, что не относилась к нему панибратски, когда по пустякам обижаешься и выясняешь отношения. Нет, я воспринимала его совсем по-другому, понимала, что это большой художник, который никому не принадлежит, точнее — принадлежит всем.
Вместе с тем по-прежнему тосковала по нему, отчего, наверное, и увидела подобие отца в Сергее Герасимове. У него учились мои родители. Они вспоминали: Герасимов пришел к нам в гости и взял меня, годовалую, на руки. Я уцепилась за блестящую медальку на его пиджаке и не хотела отпускать. «Вот это хватка!» — шутливо заметил он.
Мастер нас всегда поддерживал, но при этом мог как поднять до небес, так и уронить на землю... Помню, шли с сокурсницей Наташей Аринбасаровой из института под проливным дождем после герасимовского разноса своей работы и рыдали, ничего не замечая.
Мне хотелось, чтобы Сергей Аполлинариевич, как и папа, не просто хорошо относился ко мне, но был высокого мнения о моей работе. И я стремилась доказать этим взрослым мужчинам, что тоже кое-что значу. Перед окончанием ВГИКа Герасимов дал мне в выпускном спектакле «Красное и черное» по роману Стендаля роль мадам де Реналь. Коля Еременко играл Жюльена Сореля.
Репетировали целыми днями, и возможно от переутомления у Коли прямо на сцене пошла носом кровь. Я испугалась, повернула его спиной к залу, стала что-то говорить и за партнера, и за себя. Еременко немного пришел в себя, включился в диалог. Мы уже не играли, а жили на сцене. Зрители едва дышали, только всхлипы нарушали тишину.
После спектакля отец, тоже сидевший в зале, вышел потрясенным, обнял меня. Минут пять мы стояли, заливаясь слезами. «Какой ты стала актрисой...» — выдохнул он. А ведь сколько писем приходило в институт о том, что меня якобы взяли по блату! При этом папа в первый год даже не знал, где я учусь. Наверное, в тех его словах выразилось и сожаление о том, что повзрослела без него.