Мария Аронова. Бабье счастье
Знаю, что этим рассказом разрушу представление о себе как о танке, который прет вперед, не ведая преград и сомнений. Смелая, сильная, полностью отдающая себя профессии — люди наделили Марию Аронову качествами, которые не имеют к ней никакого отношения. Я обычная женщина, которой нужна опора и которая очень боится одиночества...
В тот вечер у меня не было спектакля и я ждала его дома. Несколько раз подогревала ужин, то и дело выглядывала в окно, бежала к двери, когда казалось, что слышу на площадке шаги. Звонок раздался в одиннадцатом часу. Не в дверь — телефонный: «Маша, я решил, что должен вернуться к семье. Когда ты завтра будешь дома, чтобы я мог забрать вещи?»
Наверное, он еще что-то говорил. Просил прощения, умолял понять. Я его не слышала. Внутри будто что-то разорвалось. Хотелось упасть на колени и упершись в пол лбом, завыть. Громко, протяжно. Чтобы с этим воем ушла хотя бы часть боли, которая могла меня убить.
Но за стеной спал шестилетний сын, которого я не имела права пугать. Сцепив зубы, прошла в дальнюю комнату, схватила сумку и стала бросать туда вещи. Вперемешку: носки, ботинки, рубашки. Запихивала кулаками, локтями, коленками. Будто дралась не на жизнь, а на смерть, мстя за предательство и за свое будущее бабье одиночество. Видимо, схватка была неравной, потому что боль внутри продолжала расти. Тогда я поставила кассету с песнями Коли Фоменко и группы «Секрет» и начала танцевать.
Танцевала часа полтора — до тех пор, пока держали ноги. Потом опустилась на пол, притянула к себе за ручки сумку, вытряхнула из нее все, что затолкала, и начала складывать по новой: аккуратно — каждую рубашку, каждый джемпер в отдельный пакет, сворачивая носки клубочками. Чтобы назавтра он увидел: я его решение приняла.
Но это была демонстрация, не более. Настоящее понимание того, какой бедой я ворвалась в жизнь оставленной ради меня женщины и двоих ее сыновей, пришло позже. Когда сама наконец узнала, что такое семья и что значит расставание для людей, которые проросли друг в друга корнями.
Она очень страдала. Умоляла мужа вернуться хотя бы ради детей. Я об этом знала, но не испытывала ни малейшего чувства вины. Напротив — возмущалась и недоумевала: «Как можно пытаться удерживать мужчину, которому ты больше не нужна? Мы любим друг друга, хотим быть вместе, и никто и ничто не вправе этому мешать!»
С момента нашего расставания прошло двенадцать лет. Мой бывший возлюбленный — актер, и волей-неволей нам приходится сталкиваться: на мероприятиях, устраиваемых СТД, кинофестивалях, на съемках телепередач. Не скажу, что эти встречи оставляют меня совершенно равнодушной, — каждый раз из глубины души поднимаются горечь и стыд. Но адресованы они не Актеру, а его жене. Мне кажется, я смогу от них избавиться, если судьба когда-нибудь нас сведет и она захочет меня выслушать. Я знаю, что скажу: «Простите. Я была последней дрянью, куском дерьма. Единственное, что может служить мне оправданием, — не понимала, что творю».
Иногда спрашиваю себя: почему тогда, двенадцать лет назад, мне было так больно? Почему после его ухода казалось, что мир рухнул, погребя меня, размолотую в пыль, под руинами? Да, я сильно его любила. Да, меня пугало грядущее одиночество. Но было еще кое-что. Уязвленное самолюбие. Актер оказался первым, кто меня бросил. Преж де мужчин я оставляла сама.
Мне было четырнадцать, когда на летних каникулах наш класс поехал в Подмосковье, в трудовой лагерь от Сельхозакадемии имени Тимирязева. Выходя из автобуса, я встретилась взглядом с красавцем-брюнетом, наблюдавшим за высадкой школьного десанта. Господи, как он был хорош! Высокий, стройный, с черными раскосыми глазами и гривой волос цвета воронова крыла. Вечером была дискотека, и он пригласил меня на танец.
«У тебя необыкновенные глаза — тебе кто-нибудь об этом говорил? — Я помотала головой, внутри все трепетало, а горло сдавило так, что открой я рот, из него наверняка вырвался бы жалкий нечленораздельный писк. Почувствовав мое волнение, он мягко улыбнулся: — Как тебя зовут, уже знаю. Спросил у твоих одноклассников. А я Улугбек».
После танцев он пошел провожать меня до девчачьего корпуса. По дороге рассказал, что ему двадцать восемь, окончил академию, отслужил срочную в морской пехоте, сейчас учится в аспирантуре, а в свободное время занимается восточными единоборствами.
— Теперь понятно, почему ты так двигаешься, — выдохнула я, обретя наконец возможность говорить. — Улугбек вопросительно поднял брови — густые и ровные, будто нарисованные колонковой кисточкой. — Как леопард. И танцуешь очень хорошо.
Он рассмеялся:
— Спасибо за комплимент.
Так начался мой первый настоящий роман.
В Москву мы вернулись вместе, и вскоре Лулу (это прозвище я ему придумала) стал бывать у нас в доме. Сначала на правах Маниного друга, а потом — и жениха.
Когда предложил выйти за него замуж, я, не задумываясь, ответила да. Посиделки с подружками, конкурсы чтецов, на которые меня постоянно отправляла школа и к которым я готовилась самым серьезным образом, занятия музыкой, танцплощадка, куда мчалась сломя голову, — все это осталось в прошлом. Я видела себя хозяйкой большого дома, окруженной кучей детишек, — и все похожи на Лулу. Было лишь одно досадное обстоятельство — чтобы нас расписали, мне должно было исполниться шестнадцать.
Внешне к раннему замужеству дочери мои родители отнеслись спокойно. А что им, собственно, оставалось? Запереть меня? Так сбежала бы! Мне объясняли, что значит быть восточной женой: полностью зависимой от мужа, беспрекословно выполняющей все сложившиеся в его семье правила, соблюдающей обряды, традиции.
Я упрямо твердила:
— Все это ерунда. Главное, что мы любим друг друга.
И каждый раз слышала:
— Хорошо. Делай как знаешь, но помни: мы тебя предупреждали.
Через полгода после знакомства с Лулу в Москву приехали его мама и старшие братья — официально просить моей руки. Сватовство состоялось, и в узбекском Ургенче для молодой семьи начали строить дом.
Конечно, Улугбеку было мало наших «детских» отношений: прогулок за ручку, объятий, поцелуев, но на близость он решился только тогда, когда, получив благословение с обеих сторон, мы стали женихом и невестой.
Лулу был очень бережен и нежен. И наверное, я должна быть благодарна судьбе за то, что моим первым мужчиной стал не сверстник, а человек вдвое старше — опытный, умелый.
До шестнадцатилетия оставалось всего полгода, когда я поехала в молодежный лагерь «Ювента» в Мытищах — последнее незамужнее лето хотелось провести среди сверстников. Первое, что извлекла из чемодана по прибытии, было фото Улугбека в форме морского пехотинца. Портрет занял почетное мес то на тумбочке. Но уже через неделю я поймала себя на том, что вспоминаю о будущем муже, только когда вижу этот снимок. В «Ювенте» мне открылась совсем другая жизнь — ребята писали стихи, музыку, ставили спектакли. И с каждым днем я все отчетливее понимала: «Это мое! То, чем хотела бы заниматься». Хозяйкой дома, по которому бегают дети, больше себя не видела.
Мы встретились на следующий день после моего возвращения из «Ювенты». Помню его счастливые глаза, раскинутые для объятий руки и свои слова: «Лулу, я больше тебя не люблю».
Он стоял передо мной на коленях, плакал, умолял одуматься, а в моем сердце не было ни жалости, ни раскаяния.
Через несколько лет, когда начнутся репетиции спектакля «Царская охота», мой главный учитель в профессии Владимир Владимирович Иванов скажет: «Нет никого страшнее разлюбившей тебя женщины». Я вспомню себя ту, пятнадцатилетнюю, и соглашусь.
Окажись на месте Улугбека другой, наверняка возненавидел бы и начал мстить. За то, что пришлось объясняться с родней и соседями, так и не дождавшимися, когда юная москвичка войдет женой в новый дом, за то, что он, взрослый восточный мужчина, стоял перед девчонкой-соплячкой на коленях. Другой бы возненавидел, а Лулу простил...
Несколько лет назад он приезжал в Москву. Мы встретились как два дальних родственника, которые когда-то жили по соседству, дружили, а потом разъехались в разные концы и долго не виделись. Я рассказала о себе, Улугбек достал фотографии двоих сыновей и жены. Со снимка застенчиво улыбалась красивая узбечка.
— А твой портрет стоит у нас в гостиной, — неожиданно признался Улугбек.
Я удивилась:
— В самом деле? И жена не протестует?
— Она с уважением относится и к моему прошлому, и к тебе. А братья, когда по телевизору идут фильмы с твоим участием, обязательно звонят: «Улугбек, включай телевизор — Машу показывают!» Гордятся, что когда-то были знакомы с тобой.
Встречаясь с ним взглядом, видела в его глазах прежнюю нежность. Но тонкий, умный Лулу ни словом, ни намеком не дал понять, что в его душе осталось какое-то чувство. Наверное, не хотел, чтобы между нами возникла неловкость.
Я уже успела побывать замужем и растила ребенка, когда однажды у нас с мамой состоялся разговор об Улугбеке.
— Неужели ты отпустила бы меня в Узбекистан? Разрешила в шестнадцать лет выйти замуж?
— А разве кто-то вправе, пусть даже и родители, вмешиваться в чужую жизнь? — ответила мама вопросом на вопрос. — Большое заблуждение думать, что дети — твоя собственность и ты можешь диктовать им, как поступать. Но вообще-то... — она замолчала, лукаво вздернув бровь, — ...вообще-то я знала, что ты передумаешь. Откуда, не спрашивай. Просто знала — и все.
Уверена, что мама заранее знала и о том, как сложится моя жизнь с Владиславом, отцом моего сына.
Поступив в Театральное училище имени Щукина, я перебралась в общежитие. Конечно, могла ездить на занятия и из родного Долгопрудного, но мне хотелось с головой окунуться в студенческую жизнь, хлебнуть полной ложкой самостоятельности.
На общежитских посиделках то и дело всплывало имя некоего Влада. Даже третьекурсники, к которым мы, толькотолько получившие студенческие билеты, обращались на «вы», говорили о нем с восторженным придыханием: «Этот парень — гений! Он перевернет театр! Неудивительно, что догмы, которыми пичкают в вузах, ему совершенно неинтересны. Учился в ГИТИСе — ушел, с лету поступил в «Щепку», но и там не задержался...»
Я домывала в комнате пол. С заткнутым за пояс подолом, двигая таз с грязной водой, выползаю задом в коридор и вижу две пары мужских ног. Поднимаю глаза — стоит один из третьекурсников, с которым у меня только-только начали завязываться романтические отношения, а рядом с ним парень, похожий на врубелевского Демона. Обведенные черными кругами огромные зеленые глаза, взгляд, обращенный куда-то внутрь, будто растрепанные ветром волосы.
— Знакомься, — говорит третьекурсник. — Это Влад, о котором ты столько слышала.
Я бормочу:
— Здрасте, — и продолжаю стоять как вкопанная. С подоткнутым подолом, держа в руке тряпку, с которой в мою тапку стекает грязная вода.
Его странность была так притягательна, что я влюбилась с первой минуты. Влюбилась так, что готова была бежать к нему босиком по снегу.
Через несколько дней мы стали близки. А еще через пару месяцев я почувствовала, что со мной творится что-то неладное. Что именно, подсказали однокурсницы: «Тебя что, тошнит? Немедленно иди к гинекологу, а то будет поздно!»
Еще по дороге в консультацию решила: буду рожать.
Врач, подтвердив «диагноз» однокурсниц, спросила:
— Ты уверена, что хочешь оставить ребенка?
— Уверена.
— Восемнадцать лет, только поступила в институт — не самое удобное время матерью становиться. — Я молчала. — Отец ребенка в курсе?
— Пока нет.
А Владик между тем пропал. После занятий я бежала в общежитие и ждала его до позднего вечера, боясь отлучиться даже в магазин. Ночами плакала в подушку. Девчонки успокаивали: «Не переживай — придет. Он ведь и раньше мог не появляться по нескольку дней».
Не хочу быть несправедливой к своим утешительницам, но скорее всего одна из них успела рассказать Владу и о моей беременности, и о том, что я хочу оставить ребенка. Он испугался — и исчез.
На середине срока решила сознаться родителям. Но сначала поделилась со старшим братом, который всегда был моим лучшим другом. Выслушав, Саша сказал: «К маме пойдем вместе. А потом уж втроем подумаем, как преподнести информацию отцу».
Вечером в доме случился скандал. Папа рвал и метал — не столько из-за того, что незамужняя дочь ждет ребенка, сколько потому, что узнал новость последним. В конце концов семейный совет решил, что я должна немедленно переселяться обратно домой — будущей матери следует хорошо питаться и быть под присмотром близких: не дай бог, что случится.
Влад позвонил дня через три после моего возвращения.
— Привет. Как дела? — голос звучал настороженно.