Анна Зайкова: «Это был счастливый билет, который мне вручил Марк Анатольевич Захаров»
В театре для меня, конечно, первой ступенью была роль Кончитты в «Юноне и Авось». А в кино первой серьезной работой стал сериал «Мур-Мур». Именно после этой картины пришло узнавание. Помню, в метро подошел мужчина, показал мою фотографию в телефоне и сказал: «Вы очень похожи». Я говорю: «Да, потому что это я».
Анна, вы выросли в актерской семье: мама — актриса Мария Зайкова, отчим — актер и режиссер Игорь Яцко. И, наверное, вы мечтали о сцене...
— Я росла в атмосфере творчества — родители при мне обсуждали спектакли, репетиции, книги. Что уж говорить, я не то что много времени проводила за кулисами, я жила в роскошном дореволюционном здании на Поварской, где располагался театр «Школа драматического искусства». Наша комната в коммунальной квартире находилась на втором этаже, буквально один пролет вниз — и сцена. С нами жила еще одна семья — режиссера Александра Огарева. С Симой Огаревой, сейчас она служит в «Мастерской Петра Фоменко», мы как сестры. Она старше меня на два года, невероятно творческая и деятельная. Я за ней ходила по пятам, повторяла и поддерживала во всем. В стенах нашей коммуналки мы создали свой детский театр «Волшебная лампа», ставили и показывали соседям спектакли. У нас были и танцевальные номера, и кукольный спектакль, ставили «Карлсона» и «Буратино», например. Сима мечтала стать артисткой, она уже тогда знала, что будет поступать в театральный и свяжет свою жизнь с актерством. Я же хотела стать то переводчиком, то математиком, то журналистом. Помню, что даже говорила: «Я не хочу быть актрисой!» На что мама отвечала: «Слава богу». Но когда наступила пора определяться с институтом, вопрос, куда идти, вообще не стоял: конечно, в театральный! И проверить свои силы я решила за год до окончания школы. После десятого класса пришла на прослушивание в ГИТИС, сказав приемной комиссии, что в этом году выпускаюсь. Обман, конечно, но так многие делают: пытаются прощупать почву, понять, каковы шансы. Я готовилась самостоятельно, все держала в секрете от родителей. Но потом все равно все всплыло...
— Почему вы выбрали ГИТИС?
— В том году в ГИТИСе набирал курс Олег Львович Кудряшов, его мастерская и по сей день считается одной из лучших. Я прошла все этапы, но на финальный конкурс решила не идти, потому что не хотела претендовать на чье-то место. Тогда всем и стало ясно, что я буду поступать в театральный вуз. Родителям пришлось смириться. (Улыбается.) На следующий год я поступала во все театральные вузы Москвы. В Школе-студии в тот год курс набирали Роман Козак, Дмитрий Брусникин и Алла Покровская. Предыдущие их выпуски были очень яркими, много классных ребят у них училось. Сима часто мне рассказывала про эту мастерскую, ее мнение было для меня авторитетным и, конечно, я мечтала туда попасть. Но поскольку никогда не знаешь, возьмут тебя или нет, пробуешь поступать во все театральные вузы. На все финальные этапы со мной ходила мама. Она очень сильно переживала и, конечно, хотела, чтобы у меня все получилось. Помню, в один день совпали два творческих конкурса в разных вузах. Мы с мамой шли из ГИТИСа в Школу-студию МХАТ и попали под ливень. Зашли в магазин косметики, чтобы привести меня в порядок.
— Родители помогли вам подготовиться?
— На каком-то этапе мама с Игорем меня послушали, сделали замечания. Но в целом я готовилась самостоятельно: выбрала программу, репетировала. Мама очень помогла мне морально. Мне кажется, что все адские эмоции она взяла на себя.
— Помните свои эмоции, когда узнали, что поступили в желанный вуз?
— Я вообще не помню, представляете? Была в таком шоке от происходящего, что этот день не отпечатался у меня в памяти. Вроде мы с мамой выпили кофе недалеко от Школы-студии и поехали домой. Хотя я была уверена, что при самом лучшем исходе буду радоваться, орать и визжать от счастья и отмечать свое поступление всю неделю. А когда это произошло, не было ярких эмоций, мы просто поехали домой.
— Учеба давалась легко?
— Я не могу сказать, что это мои счастливые четыре года студенчества, но определенно они дали очень много. Было тяжело, потому что мне всего 16 лет, я ничего не понимаю ни про жизнь, ни про саму себя, у меня нет никакого жизненного опыта. Конечно, большую ответственность накладывает уже сам факт, что ты попал в Школу-студию МХАТ. Ты уже немножко избранный, и этот кредит доверия надо оправдать. Первое время все тряслись, боялись отчисления. Помню, как нас с однокурсницей (ныне — талантливым кинорежиссером) Ксюшей Зуевой выгнали с первого урока по танцу. Вот это была трагедия. Мы сидели в туалете и переживали, что нас отчислят. Мы, конечно, вели себя плохо: болтали, смеялись, дурачились. Нас с Ксюшей называли Зай и Зуй. Когда мы встречались, начинался какой-то треш. (Улыбается.) Игорь Владимирович Пиворович, наш педагог, не выдержал и выставил нас за дверь. Ну и правильно сделал, в воспитательных целях это было необходимо. В целом я хорошо училась, у меня красный диплом. С детства живу с синдромом отличницы.
Мы, молодые девушки, стремились и внешне соответствовать самому лучшему вузу страны: ходили в кафе, старались модно одеваться. Я все время была в напряжении, не хотелось выглядеть хуже и глупее других. Все четыре года жила с мыслью, что надо соответствовать. В общем, студенчество было непростым временем, но я благодарна за него, потому что профессия наша тоже отнюдь не простая.
А еще в Школе-студии начали рушиться мои стереотипы, ломались ценности и понятия, которые родители прививали мне на протяжении всей моей жизни. «Школа драматического искусства» — это не просто театр, это образ мысли. Анатолий Васильев прививал своим артистам уважение к классике, любовь к высокой литературе — родители занимались Платоном, Гомером, Достоевским, Пушкиным и не всегда признавали перемены, которые происходили и в обществе, и в искусстве. В Школе-студии все было по-другому, сильное влияние оказывал МХТ, где Олег Павлович Табаков давал молодым режиссерам (в том числе и Кириллу Серебренникову) возможность проявляться, экспериментировать с классикой. Даже у великой Аллы Борисовны Покровской тогда начались внутренние сомнения, она искала новые пути и формы. Покровская приходила к нам и говорила: «Я не понимаю, что с вами делать, все изменилось, вы должны мне сами что-то предложить». Конечно, в моей голове что-то щелкнуло.
Меня очень сильно ломало, и мы с родителями все это обсуждали, у нас бывали споры на этот счет. У меня случился какой-то интеллектуальный пубертат, я отрицала все, чему они меня учили. Родители всю жизнь работают в игровом театре, где главное — это энергия и метафизика, а не локальные человеческие истории. Я попала в совершенно иную среду, и не всегда мы могли понять друг друга. Тем не менее я всегда ощущала от них безусловную поддержку в любой работе. Дебаты наши были скорее по части теории.
— У вас был прекрасный и талантливый курс — Яна Гладких, Паулина Андреева, Марина Петренко, Нина Гусева...
— Этим же составом мы играем спектакль Марины Брусникиной «Поле» в театре «Практика». У нас был действительно очень крепкий женский костяк на курсе. Мы всегда шутили и шутим, что наш курс — курс любви и добра. Но это отчасти сарказм. (Улыбается.) У нас была довольно жесткая атмосфера: мы друг над другом шутили, подтрунивали, подкалывали. На самом же деле — за каждого горой, но и расслабляться в таком режиме не приходилось. Зато мы все из студии вышли с броней.
Два года назад я познакомилась с актерским коучем Василием Шевченко. В его актерской группе была прекрасная атмосфера, полная свобода творчества, когда не боишься выходить на сцену и пробовать что-то новое, не боишься осуждения. Мы очень много импровизировали и, самое главное, не пытались друг друга поразить. Именно на этих курсах я поняла, какая обстановка должна быть в творческом коллективе. Но, разумеется, большую роль играет возраст. У Васи в группе были уже взрослые, часто состоявшиеся артисты, которые понимали нюансы совместной работы.