Алексей Баталов говорил слово «люблю» только одному человеку
«За девять лет нашей дружбы Алексей Владимирович дал мне порядка десяти интервью. Четырнадцатого июня 2017 года вышло очередное, которое он одобрил, уже находясь в госпитале. В нем мы развенчивали слухи о плохом здоровье. А пятнадцатого июня Баталова не стало... Я и в страшном сне не могла представить, что так получится! Хотя иногда, когда просила его об очередном материале, Алексей Владимирович шутил: «Пока могу шевелить губами, буду давать тебе интервью...» — рассказывает главный редактор Анжелика Пахомова.
Я познакомилась с Алексеем Владимировичем в 2008 году, незадолго до этого он отметил восьмидесятилетний юбилей и устал от внимания к своей персоне. Объяснил, что интервью давать не хочет: «Но если я вам интересен, можете сходить в театральные архивы, поискать фотографии и документы. Это и для моей книги пригодилось бы». Тогда готовилась книга о нем, и я с удовольствием согласилась помочь. Так зародилась наша дружба, которой я дорожила, понимая, что этот человек очень трудно и редко принимает в свой круг новых людей.
Интервью в последние годы Баталов никому не давал, за единственным исключением: только в нашем журнале порой звучал его тихий, откровенный рассказ о событиях прошлого. Не смею назвать себя биографом Баталова, но за эти годы встреч и бесед было много, и далеко не все им сказанное вошло в публикации. Этот материал — о настоящем Баталове и о том, что осталось «за кадром» наших интервью.
Историческое здание ВГИКа. Попадая туда, Алексей Владимирович как-то сразу молодел. Вот он идет по коридору приосанившийся, веселый, как обычно пряча в рукаве сигаретку и периодически стряхивая пепел прямо себе в руку. Вообще-то курение в стенах института строго запрещено, но не для Баталова. Однажды я была свидетелем, как в ответ на его робкую просьбу «Мне бы пепельницу...» уборщица с улицы притащила огромную железную урну. Грохнула об пол: «Нате, курите! Вам — можно! Я все уберу...»
Ездить в институт Баталов, пока было здоровье, обожал, хотя здесь уже не было его мастерской, не было никаких конкретных обязанностей. Но ему нравилось, прогуливаясь по коридорам института, рассказывать, вспоминать. И слушатели всегда находились. В хорошем настроении он мог и спеть: «Гром победы раздавайся» или любимую арию из мюзикла «Моя прекрасная леди». Хотя, если честно, музыкального слуха у Алексея Владимировича не было. Зато как он читал стихи! Для каждой ситуации у него была наготове строчка из какого-нибудь стихотворения Ахматовой. И Баталов очень сердился, если слушатель подхватывал эту строчку. Следовало молчать и удивляться. «Чем я больше живу, тем больше меня поражают ее стихи, — говорил он. — Смотри, какие скупые, завершенные строки. Ни прибавить, ни убавить. Написано — раз и навсегда».
Ахматову он знал наизусть — всю, даже самые редкие ее стихотворения, даже варианты... При этом иногда не мог точно вспомнить свой домашний адрес, не знал собственного телефона. Краткосрочная память уходила, а дальняя становилась крепче, острее. Оставалось в памяти то, что было для него важно...
Мы бродили по коридорам ВГИКа, и Баталов рассказывал, как растил своих студентов, как репетировал с ними до трех ночи, как принимал экзамены... Насколько я поняла, студентов объединяла сумасшедшая, просто фантастическая любовь к Маэстро. Мальчики носили пиджаки «как у Него», пытались усвоить его непередаваемую манеру изящно, но по-мужски держать сигарету. Девочки...
— Ну признайтесь, наверное, студентки порой проявляли инициативу, ухаживали за вами? — как-то спросила я Баталова.
Выдержав паузу, он ответил ничуть не рисуясь, а прямо и честно:
— Это не то слово!
Да, он прекрасно осознавал, какое впечатление производил в свое время на советских женщин. И мог пошутить на эту тему. Однажды на улице к нему бросилась пожилая дама:
— Господи, Баталов! Я ведь в вас еще после выхода «Летят журавли» влюбилась! И с тех пор мечтала о встрече...
— Где ты была пятьдесят лет назад?! — бросил ей на ходу Алексей Владимирович и пошел дальше, оставив женщину стоять с открытым ртом.
С высоты прожитых лет он говорил «ты» абсолютно всем, даже высокопоставленным чиновникам, но у него это выходило не панибратски, а удивительно обаятельно. Иногда обращался к людям с ласковыми прозвищами Котя и Муська. У Алексея Владимировича вообще был собственный, неповторимый язык, фирменные словечки: не «лечение», а «лечиловка», не «ботинки», а «ботики», не «иностранец», а «чужестранец», не «туалет», а «уборная»... Было в этом что-то старинное и милое...
Баталов пришел во ВГИК в 1975 году, подхватив осиротевший курс Бабочкина (легендарного исполнителя роли Чапаева убил сердечный приступ). Это было еще до знаменитого Гоши, до «Москвы...». В этот момент в его актерской карьере возникла затянувшаяся пауза. Алексею Владимировичу было уже почти пятьдесят, и ему начали предлагать роли секретарей парткомов и другую, выражаясь языком Баталова, «муру». Несколько лет службы в качестве секретаря правления Союза кинематографистов, где нужно было выбивать для коллег путевки в санатории и квартиры, тоже не принесли радости. Оставалась только работа на радио: в те годы были в моде радиопостановки, которым Баталов отдался со страстью. И тут звонок из ВГИКа...
Алексей Владимирович согласился поработать «временно», но первый же год в институте показал, что Баталову сам Бог велел преподавать. Он начал набирать свои курсы, вести мастерские. «Это была очень веселая жизнь. Мне выделили солидный кабинет, но я любил проводить время на первом этаже, чтобы быть ближе к студентам. На переменках мы танцевали в коридоре, например танго. Нашли гармониста. Танцевал я, может быть, неважно, но чтобы не ударить лицом в грязь, мог что-то такое сказать студентке, которую вел: «Ты должна таять в моих руках, как воск. Больше пластики!» — со смехом рассказывал Алексей Владимирович. Кстати, танцевал он очень хорошо. К сожалению, этот его талант режиссеры ни разу не использовали в кино...
Но все это не означало, что Маэстро был снисходителен к студентам в учебе. Заслужить похвалу от Баталова — это было нелегко. Один студент как-то применил нестандартный ход... А надо сказать, что, сидя на семинарах, Алексей Владимирович постоянно что-то рисовал в блокноте: человечков, рожицы... Особенно часто в этих рисунках повторялся один образ: маленькая фигурка ползет вверх по огромной колонне. Иногда этот человечек был внизу, иногда посередине, но никогда на вершине. Будто бы сам Баталов в своей жизни не мог взять какую-то высоту... И вот, заметив это, один, как считалось, «нерадивый» студент, которому грозило отчисление, на глазах у Баталова полез на колонну в холле ВГИКа: подтягивался, полз вверх и достиг вершины! Баталов смелость затеи оценил, позанимался с этим студентом, и тот успешно окончил курс, стал актером... «Имени его не помню, но точно где-то в провинциальном театре работает, а могли и вышибить...» Вообще, именно из учеников Баталова очень многие остались в профессии. Даже из тех курсов, что выпускались в тяжелые перестроечные восьмидесятые и в кризисные девяностые. У студентов тогда катастрофически не было денег. «Видя, что творится вокруг, всегда на выпускных вечерах умолял учеников работать по профессии, — рассказывал Алексей Владимирович. — Не уходить в бизнес-шмизнес, не торговать на рынке помидорами, чтобы только заработать... И не сниматься в плохом кино». Кто-то спросил его:
— А если хорошего нет?
— Тогда есть театр...
Однажды Баталов, придя в студенческий буфет выпить кофейку, увидел, как несколько студентов собирают рубли на порцию сосисок. Сказал: «Так! Понятно... Официант, мне, пожалуйста, пятнадцать тарелок супа!» — и всех накормил на свою скромную зарплату. Баталов считал своим долгом не только научить, но и накормить, если требовалось: «В девяностые в обморок от голода, как в сороковые, конечно, не падали. Но я помню, как закупал пачками печенье «Рыжик», которое стоило копейки, и выдавал ребятам...»
Он и сам тогда думал, как выжить: «Были какие-то метания... Например снялся раз в картине про бандитов. Правда, играл ученого, проводящего расследование и борющегося со злодеями. Но все равно... Этот фильм сейчас совершенно забыт, а я с тех пор ни одного предложения не принял. Или вот еще смешнее: как-то вел прогноз погоды после программы «Время». Это когда делали принципиально новую метеослужбу и решили по-другому подавать это все. Меня из-за моего голоса попросили провести несколько первых выпусков. Но едва прошел первый эфир, сразу стали звонить знакомые: «Что, Алеша, совсем нечего есть? Если ты сводки погоды пошел читать...»
Много раз я спрашивала Баталова, почему же мы никогда не видели его в театре. Ведь очевидно, что это было бы очень хорошо. «Почему же никогда? Я мхатовец, — гордо отвечал он. — У меня значок есть!» (Значок с символикой МХАТа он и правда хранил всю жизнь.) Я с удивлением узнала, что судьба два раза пыталась связать Баталова с ефремовским «Современником». «Очень могло получиться, что я оказался бы среди основателей «Современника». Пожалуй, даже должен был среди них оказаться! Когда учился в Школе-студии, не только слышал, но и участвовал во всех этих разговорах ребят о новом театре. Но я немного раньше их выпустился. Со всеми своими идеями пришел во МХАТ и как миленький играл Арапа в «Анне Карениной», в массовке. А Ефремов в то время в Детском театре играл в «Коньке-горбунке». Когда же у них что-то сложилось, я уже полным ходом снимался в кино и жил в Ленинграде, поближе к киностудии. Возвращаюсь в Москву, а «Современник» уже гремит, залы битком, все стонут от восторга. Я воодушевился. Ходил туда без конца, дружил с актерами. Они даже гуляли на моей свадьбе. Но когда Галя Волчек и я начали вместе ставить «Двое на качелях», мы сразу же не поладили. Все не так, как я задумывал... А когда не по-моему, я ставить не могу... — подумав, Баталов грустно добавил: — Очень много возможностей упущено из-за моего сложного характера».
Он физически не переносил фальши, улавливал ее мгновенно и морщился. Сразу становился «противным», «брюзжащим» и неудобным собеседником. А если его не понимали — просто посылал, он это умел. «Ругаться как извозчик я научился в армии, — как-то пояснил Баталов. — Теперь не делаю это часто. Но русскому человеку сложно совсем без этого обойтись...»
Кроме того, были вещи, которых он вообще не мог в себе преодолеть. Однажды, сильно заискивая, на мероприятии к нам подошла женщина:
— Здравствуйте, моя фамилия Ленина...
— И больше ничего можно не говорить, — отрезал Баталов. Разговор был окончен.
— Но это же ее псевдоним, — попыталась вступиться я.
— Тем более!
Люди, которые ему с ходу не нравились, никогда уже не могли войти в доверие. Тогда как какой-нибудь паренек на автозаправке, с которым случайно разговорился Баталов, мог быть обласкан и приглашен на студенческий спектакль. Потому что «наш человек». Наш — то есть не пижон. Не фальшивый.
Конечно, были люди, которые Баталова не любили. Некоторые даже говорили, что он всю жизнь притворялся, что того Баталова, которого любит народ, не существовало. Так, например, в своих мемуарах писал Ролан Быков: «Почему-то стала раздражать пресловутая идея демократии. Эта самая демократия почти физически представляется мне чем-то вроде Алеши Баталова — сплошные разговоры о хорошем, личина хорошего, а на самом деле «жри кто кого может, а ты спасайся как можешь — у нас демократия».
Быков написал это, уже снявшись в главной роли в фильме Баталова «Шинель». Отчего-то именно близкое общение с Алексеем Владимировичем на тех съемках разочаровало его до такой степени, что он написал язвительную эпиграмму на тему притворства и кокетства. Эпиграмма довольно злая — бьет наотмашь, Гафт бы позавидовал! Но нигде не опубликована. Вдова Быкова категорически запретила мне ее печатать, хотя сам Баталов был не против. Сказал: «Даже интересно, эпиграмм про себя еще не читал...» Он не боялся критики. И сам, во всяком случае в последние годы, был строг к себе: «Да, я не очень хороший... Не самый хороший человек. Бывают лучше». Но вот насчет притворства... Его не было в нем ни грамма. Даже в тех ситуациях, где положено сыграть просто ради элементарного приличия, Баталов отказывался фальшивить.
Помню, Алексей Владимирович позвонил мне со странной просьбой: «Кажется, у меня умерла сестра... Ты не можешь узнать?»
Речь шла о дочери легендарной актерской пары, Ольги Андровской и Николая Баталова, — мхатовской актрисе Светлане Баталовой. Она приходилась Алексею Владимировичу двоюродной сестрой. Позвонив во МХАТ, а потом к ней домой, я услышала довольно печальную историю. Оказалось, Баталова действительно умерла — в одиночестве, сдав квартиру по договору с условием, чтобы за ней ухаживали. Но в итоге сиделке, по ее словам, пришлось оплачивать кремацию из собственных средств, и теперь прах оставалось предать земле, требовались деньги — десять тысяч рублей.
— Я хотела попросить помощи у ее известного брата, — сказала сиделка. — Но Светлана Николаевна при жизни мне велела: «Чтобы Баталова у моего гроба не было!» Не знаю почему, но она даже выключала телевизор, когда его там показывали.
— Ну о чем вы говорите? — удивилась я. — Человека нет, все счеты забыты, я передам ему вашу просьбу.
Рассказав все Алексею Владимировичу, ожидала, что тот впечатлится и тут же предложит помощь. Но он долго молчал, а потом сказал: «Что ж, вмешиваться в это я не стану. Денег не дам. У гроба меня не будет...»
Я долго не могла осмыслить этот поступок — почему не помог? Потом поняла: в этой помощи и участии Баталов был бы фальшив. Он не хотел этого делать и не сделал, что было честно с его стороны и соответствовало воле покойной. А если кто-то не поймет и упрекнет в равнодушии — что ж, Баталов только ради того, чтобы о нем плохо не подумали, ничего не делал...
По какой причине Светлана Николаевна и Алексей Владимирович не общались, я не знаю. Но мама Светланы, великая мхатовская актриса Андровская, в последние месяцы своей жизни любила, чтобы именно «Леша» сопровождал ее в театр и навещал в больнице. Возможно, он напоминал ей покойного мужа. Именно племяннику, а не дочери, она отдала бесценную реликвию — золотое кольцо, которое Николаю Баталову подарил сам Станиславский. Оно потом как святыня хранилось у Алексея Владимировича: в деревянной шкатулочке стояло у изголовья его кровати.