Александр Миндадзе и Катя Шагалова. Подлинная история мисс Бетти
По большому счету Галина Орлова оказалась актрисой одной роли, хотя успела сняться в десятке фильмов. Одной, но какой! Комедию "Здравствуйте, я ваша тетя!" показывают уже сорок лет, и воспитанница судьи Кригса симпатичная блондинка Бетти продолжает покорять зрительские сердца. Удивительную, полную драматизма историю Галины рассказывают ее близкие - муж, известный драматург и режиссер Александр Миндадзе, и дочь, режиссер Катя Шагалова.
Александр: Наша встреча с Галей Орловой, как мне сегодня видится, могла произойти только в том наивном, нерасчетливом, в полном смысле романтическом времени. Я учился на сценарном факультете ВГИКа, был обычным студентом, не слишком отягощенным большими идеями и великими мыслями, и более всего преуспевал в преодолении забора ВДНХ, за которым помещался пивной бар. Мы туда перемахивали дружно чуть ли не всем институтом при первой возможности, и там, кстати, под звон кружек и дефицитную воблу много чего родилось одухотворенного, в том числе и сюжеты будущих знаменитых фильмов. А потом я перестал карабкаться на высокий забор, потому что в институте появилась девушка Галя, новенькая, ее взяли сразу на второй актерский курс Владимира Белокурова.
Познакомились так: Седьмого ноября, в годовщину Октябрьской революции, в актовом зале выставляли знамя вуза, которое охранял почетный караул. И неслучайно рядом со знаменем оказывались студентки-актрисы, их красота была как бы данью великому празднику, жертвой Октябрю. И вот случилось, что в тот день честь выпала двум девушкам с того самого курса Белокурова — Гале Орловой и Ире Шевчук. С каменными лицами, замерев, стояли они на посту часовыми, когда я подошел вплотную и стал знакомиться. Что подошел, выглядело так неуместно, и совсем уж преступно, чревато последствиями, что Галя засмеялась в ответ у всех на глазах, забыв о великой миссии. У меня в ушах до сих пор ее смех.
Но не только на меня произвела впечатление эта девушка в скромном и единственном, как позже выяснилось, своем платье. Передавали, что когда генсек Брежнев, большой ценитель женских прелестей, посмотрел «Весеннюю сказку», снятую по мотивам «Снегурочки», где Галя играла Купаву, он хоть и был уже совсем плох, поинтересовался жизнерадостно, кто она. И опять как сейчас слышу смех Гали: «Не Берия же, всего лишь Ильич! Радуйся и постарайся быть счастливым!» И я старался как мог — и тогда, и потом, на протяжении всей жизни с ней. Не скажу, что всегда получалось. Дело это оказалось непростое, тут тоже нужен был особый талант — кто б мог подумать.
Но были у красавицы и другие поклонники, и не в партийном поднебесье, а в опасной близости, в общежитии. С замечательным Валерием Приемыховым мы сошлись в яростном мужском соперничестве. Впереди были долгие годы дружбы, тесного соседского общения в писательском кооперативном доме, но мы тогда и представить не могли, что жизнь такая длинная.
С другим Галиным ухажером, художником Александром Толкачевым, сделали мы впоследствии вместе и «Парад планет», и фильм «Плюмбум, или Опасная игра», и много еще разных картин, а ведь начиналось все с ревнивых взглядов в общежитских коридорах и прочей глупости. Вот сейчас дочь моя Катя совсем взрослая, она режиссер с именем, а когда-то давно дядя Валера Приемыхов поднимал ее на руки, чтобы с ребенком обойти очередь за водкой, но продавщица оставалась непреклонной: «Этот ребенок уже брал!» К тому времени Валера был уже и режиссером, и актером, и лауреатом, но усевшись за накрытый стол с вожделенной добычей, непременно сетовал, травил себя воспоминаниями: «Эх, Сашка, не будь ты другом, отбил бы у тебя Галю!» И я так же ритуально кивал в ответ с рюмкой наготове, хотя логика тут явно хромала: в те незапамятные времена мы друзьями не были, совсем наоборот, и Галя была свободна, но выбрала меня. Почему — сам не пойму. Я же тогда был как с завязанными глазами, жил и жил, себя не понимая, можно сказать, вообще еще не родился. По сравнению со мной Галя была личностью. И внимания я ее не стоил, это точно...
Белокуров любил Галю, предрекал ей большое будущее. В учебных постановках давал главные роли: Агафью Тихоновну в гоголевской «Женитьбе», Мону в «Безымянной звезде». Вспоминаю и вижу: вот Галя. И живая.
Она приехала в Москву из Одессы, жила в общежитии. Я туда приходил, другой дороги не знал. Когда бы ни явился, заставал Галю за стиркой. Ее семья жила небогато, лишнюю одежду купить было не на что, поэтому ту, что имелась, приходилось постоянно стирать. Эта помешанная на чистоте девушка и сама была чистым, целомудренным человеком, и при этом на удивление твердым, максималистски непоколебимым в своих принципах, что даже пугало. Всегда и везде взыскующим справедливости. На курсе она была как бы от всех отдельно и даже в комнате поселилась со сценаристками, засыпала под стрекот пишущих машинок. Может, привыкала к моей машинке, которая потом будет стучать под ухом у нее годы и годы? Да, оказалась она не по-актерски умна, моя южнорусская красавица. И будто что-то видела впереди, мне недоступное, то веселое, то печальное — не нашу ли будущую жизнь? А я рядом с ней был незрячим.
День защиты моего диплома приближался, писал я его в знаменитом Доме творчества в Болшево, а Галя ко мне приезжала. С напускной строгостью пересчитывала немногие готовые страницы и с укором качала головой: мало! Тут всякий раз на выручку бросался Геннадий Шпаликов — тот самый, знаменитый, нежный и лирический, да просто великий уже в свои тридцать три. Он начинал горячо превозносить меня, мои таланты — соврать ради дружбы ничего не стоило. Шпаликов жил в соседнем номере с женой Инной Гулая, чудесной актрисой, и тоже корпел над сценарием, а может, делал вид, потому что все уже написал.
Галя справедливо подозревала нас с коллегой Геной в легкомысленном времяпрепровождении в ее отсутствие, и тут же сама выхватывала из сумки привезенную бутылку вина. Вот такие счастливые получались у нас интермедии, очень мы тогда дружили. Тем временем Белокуров, Галин мастер, переживал, что у девушки роман, — дошли слухи. Ведь любимица стала опаздывать на занятия или вообще их пропускать! «Миндадзе сорвет нам дипломный спектакль!» — кричал в аудитории мастер, он был человеком эмоциональным, такой и отчислить мог в праведном гневе. А потом вдруг успокоился, опять стал по-отцовски с Галей нежен и даже счастья ей в личной жизни желал, благословляя чуть не со слезами на глазах. Оказалось, Шпаликов ездил к нему, встречался втайне от нас, на ухо шептал какие-то волшебные слова. Подействовало. В общем, подправил Гена нашу судьбу, вмешался в критический момент. Нравилось ему, что мы с Галей вместе.
И было большой честью для меня, что Геннадий Федорович стал на дипломе моим оппонентом. А председателем ГЭК в тот год назначили Валентина Ивановича Ежова — фронтовика, лауреата Ленинской премии, автора классических «Баллады о солдате», «Белого солнца пустыни». И вот я сидел в аудитории и ждал своей очереди. Вызывали по алфавиту, моя буква «м» находилась в середине списка. Геннадий Федорович осторожно заглядывал в дверь, и тут была своя игра, потому что бросал он на нас с Ежовым красноречивые взгляды и опять исчезал в коридоре. Валентин Иванович, оживившись, бормотал: «Сейчас, минутку» — и выходил, такая происходила цепная реакция. А следом и я проскальзывал в коридор бочком. И мы втроем, уже не таясь, скатывались вниз по лестнице, а потом бежали по улице все быстрее и быстрее. Лауреатская медаль болталась на лацкане у фронтовика. И я едва поспевал за классиками, цветом советского кинематографа, мужчинами еще молодыми — одному за тридцать, другому за пятьдесят. А бежали мы в буфет гостиницы «Турист», выпивали там и счастливые возвращались назад, опять бегом. Сейчас трудно и поверить в такое, и даже панибратски вспоминать неловко, но тогда наша вылазка не казалась чем-то особенным, а выглядела очень даже естественной и радостной, в порядке вещей. А что касается субординации, разницы между нами, так об этом и речи не было: хотя, конечно, не равны, а все равно равны. И в стакан одинаково впаяны — и дипломник, и лауреат, и лирик нежнейший. И не в алкоголе совсем тут дело, нет. Потом придет время и деньги разделят, разведет богатство по углам, но это будет потом и уже не при жизни моих незабвенных спутников. А пока все бежали и бежали мы, возвращаясь, и я первым появлялся в аудитории и занимал свое место, а следом степенно вплывал и важно усаживался Валентин Иванович — все в обратном порядке. Геннадий Федорович оставался в коридоре, и мы с Ежовым не сомневались, что опять к нам заглянет.
Галя репетировала по соседству, в перерывах бросалась ко мне и, не обнаружив на месте, страшно беспокоилась. Но в тот чудесный день я не мог провалиться. Защитился аж несколькими вещами — сценарием, который потом лег в основу фильма «Остановился поезд», и тремя литературными новеллами, две из которых уже были поставлены на «Беларусьфильме» и «Мосфильме». Галя мной гордилась: не зря со строгим видом страницы пересчитывала!
На радостях мы двинулись на ВДНХ в узбекский ресторан, где подавали манты. У дверей стояла компания, парень играл на гитаре и пел: «Пароход белый-беленький, черный дым над трубой». Гена обрадовался и с гордостью сообщил:
— Ребята, это моя песня!
— Да ладно, дядь!
— Это он, правда! — подтвердил лауреат веско.
— Дайте гитару! — попросил Гена, ударил по струнам и... бедный, забыл слова своей песни. Галя даже заплакала.
Ребята, смеясь, отобрали гитару. Не верили, не знали, кто перед ними стоит. А если б и узнали, так все равно ничего бы в этом человеке не поняли. Как до конца не понимали коллеги, несмотря на всеобщее признание. «Застава Ильича», «Я шагаю по Москве», «Я родом из детства», «Долгая счастливая жизнь», где Шпаликов еще и режиссер... Это же какая-то прямо-таки природная аномалия, что вот так шедевр за шедевром — и все в молодости, когда другие только находят себя. Зрелость в незрелом возрасте, но и другая, видно, логика жизни и ее протяженности. И еще проклятые обстоятельства: уехал в Переделкино, поселился один в пустом коттедже, а если бы оказался в Болшево? В родном Доме творчества с его многолюдьем, фланированием друзей по коридорам, ежеминутным назойливым стуком в дверь номера... Нет, ворвались бы к Гене, вломились, не дали бы добровольно от нас уйти.
Галя уехала сниматься в Белоруссию, куда-то под Минск, женой еще не была. И однажды мне страшно захотелось ее увидеть, просто до зарезу. Тем более недалеко находился, в Минске тогда снимали фильм по моему сценарию. Совершенно наудачу рванул на автовокзал, сел чуть ли не на ходу в автобус и помчался. Когда доехал, малость остыл и, трезво взглянув на мир, испугался даже: вылез из автобуса в какой-то деревне с покосившимися заборами, рисковал заночевать на улице, поскольку попал туда не знаю куда. Оказалось, я в окрестностях города Лида. К слову, эти суровые места, где во время войны орудовал СМЕРШ, описал в романе «В августе сорок четвертого» Владимир Богомолов. Свернул наугад на незнакомую улицу, и вдруг — о чудо! — увидел автобус, на борту которого было написано «киносъемочный». И из него навстречу мне вышла Галя собственной персоной. Вот такие сказочные дела!
Не забыть, как тряслись в том автобусе по дороге в гостиницу. Я положил голову ей на колени, а рядом сидел Георгий Вицин с огромной стопкой тарелок в руках. В то время хорошая посуда была в дефиците, ее можно было купить только в небольших городках. Вот Вицин и вез тарелки домой с особой бережностью. Глядя на нас, философски заметил: «У каждого свое сокровище!»
И тут Галя вдруг прошептала в ухо робко, время выбрав самое подходящее:
— А ты на мне женишься?
— Да давай хоть сейчас! — заявил я громко, на весь автобус. И понял, зачем приехал в эти мрачные места. Порыв был слепой, но судьбоносный, оказалось.
На свадьбу пришло много народу, люди из разных жизней, из Москвы и Тбилиси. Помню, наш бывший сосед по коммуналке Евгений Максимович Примаков подогнал черную «Волгу», она полагалась ему по должности, сам сел впереди с водителем, а мы с Галей в общей куче втиснулись сзади и поехали в ЗАГС. Галя была в модном белом платье, я в костюме и при галстуке, все как надо. Сохранились фотографии, лежат на даче за городом, но я до них еще не добрался — тяжело разбирать, с Галей глазами встречаться. Вот дома наткнулся на одну: там жена стоит, мне в руку вцепившись, и на лице надежда. Вот так же в меня вцепилась она, когда умирала, и не удержал я.