Лицо с экрана. Андрей Малахов
Он доказал на собственном примере, что можно уйти с «Первого» — но остаться первым. GQ отправился на съемки «Прямого эфира», чтобы убедиться: переключая каналы, Малахов наконец нашел себя.
Главное правило хорошего интервью, да и любого эфира по Андрею Малахову — это высыпаться. Тогда драматургия шоу складывается идеально, все работает как часы. Ну разве что общественному деятелю и блогеру Павлу Пятницкому, только что кинувшемуся бить оппонирующего ему журналиста, следовало бы лучше закрывать голову и группироваться. Напросившись в студию после интервью и фотосессии, я получаю место во втором ряду, так что вижу проход Пятницкого максимально подробно, почти в слоу‑мо. Всего за несколько скачков он проделывает путь через всю новую студию программы «Прямой эфир»: вскочив с белоснежного дивана, он несется мимо огромного логотипа, закрепленного между конструкциями из хитро изогнутых деревянных реек, — антураж новой лаборатории человеческих душ имени Андрея Малахова явно покруче, чем был на «Первом». Это уже третий эфир, посвященный истории сестер Хачатурян, о которой, будь он жив сегодня, Трумен Капоте уже писал бы вторую часть «Хладнокровного убийства». Они закололи своего отца — то ли наркодилера и домашнего тирана, то ли, как утверждал потерпевший журналист, примерного семьянина.
С момента, когда в «Останкино» демонтировали инсталляцию в виде гигантского блюда с сосисками и горошком, которую Малахов лично выкупил у ЦУМа, заметив в одной из витрин, и повесил при входе в студию «Пусть говорят», прошло больше года. Малахов и «Первый» расставались сдержанно, но было прекрасно видно, что это не похоже на разводы в стиле «мы благодарны друг другу, но пришло время двигаться дальше», иначе обошлось бы без