Лев Кассель
В новом фильме «Шоу «Мистико» Венсан Кассель играет демонического мима с огромным детородным органом, которым он лишает глаза свою жену. В англоязычном кино такую роль мог бы сыграть разве что Фассбендер, а у франкофонов — точно Кассель. Депардье для этого уже слишком толст.
Кассель был бы шикарным Остапом Бендером. Когда он смотрит на нас с экрана, его глаза искрятся деловитым энтузиазмом голодного хищника вперемешку с тоской; глаза эти словно говорят: «Нет, это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже». На ПМЖ в Рио-де-Жанейро Кассель переехал лет пять тому назад, а до того ежесезонно наведывался туда вместе с Моникой Беллуччи. Ну а разговорным русским Венсан овладел еще в середине нулевых, готовясь к роли воровского сынка в «Пороке на экспорт». Так что реплики Бендера он щелкал бы как орешки. Только представьте этого дрессированного парижского льва, бросающего в кадр с настороженной небрежностью: «Вино, женщины и карты нам обеспечены». Какой уж там, комси-комса, Арчил Гомиашвили!
Играть бандитов и художников предписано Касселю породой и профилем, бандитов-художников — тем паче. Все его самые достоверные герои такими и были — художниками бандитского темперамента, художественно мыслящими бандитами: что враг государства номер один Мезрин, что Доберман, что Шайтан, что душевнобольной криминолог-анархист Отто Гросс из «Опасного метода», что Винс из «Ненависти», кривляющийся перед зеркалом, чтобы перевоплотиться в Трэвиса Бикла. Про Жиля де Ре в контексте художественных злодейств лучше вообще не вспоминать — можно нарваться на статью о пропаганде сатанизма и копрофагии. Про Гогена — тоже: на Таити в конце XIX века про педофилию еще не слыхали, зато всех нас уже давно предупредили, а значит, вооружили.
Из последних ролей Касселя именно прошлогодний Гоген в фильме «Дикарь» получился самым богатым на подводные мотивации и жизненные параллели. Французским актрисам, как известно, даже #MeToo нипочем, но самому Касселю бытовое фрондерство неинтересно. У него все на экране написано: «Любое биографическое кино — ложь. С другой стороны, когда снимаешь про Мохаммеда Али или Эдит Пиаф, можно хоть кинохронику посмотреть. А здесь — сплошная фантазия. Когда делаешь кино про мужика, который едет на Таити и берет в жены 13‑летнюю девочку, это становится главным пунктом фильма. Будь он хоть трижды гений. То, что тогда считалось нормальным, сейчас неприемлемо — это и есть эволюция. Любой фильм про ту эпоху станет, таким образом, фильмом про педофилию, ибо такие уж тогда были нравы. Тем более — на Таити».