GQ

Расследование

Тихий дагестанец

Уже более двух лет в рядах ИГИЛ в Сирии и Ираке воюют батальоны джихадистов, выходцев с Северного Кавказа. Чтобы узнать их истории, писатель и журналист Юлия Юзик отправилась в самое закрытое место Дагестана.

Сирия

Джихадистская сила — «Исламское государство», — мечтающая о создании всемирного исламского халифата, полтора года назад ввела войска в Ирак. Но и в Сирии, где зародилось ИГИЛ, война продолжается.

Дагестан

Затерянное в горах, изолированное от внешнего мира село Гимры в последние два года стало главным поставщиком боевиков из России на фронты джихада в Сирии и Ираке.

Эта статья была написана летом 2014 года. спустя год она не потеряла актуальности. Один из героев статьи, лидер дагестанского подполья Магомед Сулейманов, был убит. Но в остальном все осталось на своих местах. ИГИЛ по‑прежнему убивает людей и уничтожает культурное наследие, а граждане России продолжают уезжать на джихад.

В проем окна вливался солнечный свет и звон церковных колоколов — в соседнем с редакцией храме служили обедню. Главред GQ подошел к окну и взглянул на золотую макушку церкви. Рядом с его собственной макушкой на серо-зеленой стене красовались охристые оленьи рога.

— Это от Идова осталось, — сказал главред, перехватив мой заинтересованный взгляд. Он сел за стол, извлек из‑под него хипстерские кеды и глотнул горячего кофе. На полу была сложена стопка свежих номеров с прекрасной итальянкой в бикини на обложке. Главный редактор смотрел в монитор «мака» и тяжко вздыхал. Текст в компьютере явно отвлекал его от глянцевого благолепия, щедро сдобренного ленивым июльским солнцем и православным звоном.

— Что можно написать о Кавказе? Кавказ у всех вот уже где сидит, — редактор выразительно чиркнул рукой по русой бороде. — Вроде давно уже не взрывали… И вообще, у нас тут не вестник юного шахида… (Пауза.) Может, составим топ‑10 полевых командиров?!

— Фото жен в бикини, надеюсь, будет?

— Ах, тебе бы все ерничать.

Мысли редактора опережали его самого, бороздили время и пространство, несясь вперед, словно гоголевская птица-тройка. Свет озарил редакторские очи, и под последний удар колокола родилась мысль.

— Значит так, я понял! Ты напишешь постмодернистский текст!

— Это как?

— Ну вот я тебе говорю: кому он сдался, этот Кавказ? Ничего там не происходит важного. А ты поедешь туда и найдешь то, чего мы еще не знали. Что‑то важное, понимаешь?

Конечно, я понимаю, что читатели журнала платят два доллара не для того, чтобы читать о кавказских буднях или бесконечных, как буддистские перерождения, спецоперациях против ваххабитов.

Но все‑таки в кавказской истории, которая длится уже без малого два столетия, случился новый виток, которого вы, возможно, не заметили, сидя в «Симачёве» или «Жан‑Жаке». Так, Кавказ наконец стал не только российской историей, но общемировой. А это может означать, что финал ее не за горами. Сейчас, сейчас… Стряхну пепел и расскажу подробнее.

Директор ФСБ России господин Бортников знает про Кавказ немного больше моего главного редактора. По крайней мере, он знает, что порядка двухсот человек из Кавказского региона уехали воевать в Сирию против господина Асада. Правда, против Асада они воевали в 2013 году. А сейчас воюют в потрясшей мир армии исламистов — ИГИЛ (ISIS). Группировка эта как бы «Аль‑Каида 2.0». Только кровавее и страшнее. Несколько десятков тысяч вооруженных до зубов чуваков без роду и племени бороздят пустыни и режут глотки всем, кто попадается им на пути.

По моим данным, наших соотечественников там несколько больше — от одной до двух тысяч человек воюют в Сирии и Ираке прямо сейчас.

А по данным издания «Кавказский узел», на российском Кавказе есть одно местечко, из которого воевать в Сирию уехало какое‑то дикое количество людей: из крохотного аула — не менее восьмидесяти человек. Узнав, что это мое любимое аварское селение в Дагестане, я решила ехать туда незамедлительно, чтобы потом рассказать редактору то, чего он, несомненно, еще не знал.

Первый раз в аварских Гимрах я побывала в марте 2010 года. Миновав самый длинный на Кавказе тоннель, попадаешь в солнечный район, со всех сторон укрытый горами, благодаря чему в Гимрах сложился уникальный микроклимат: здесь первыми на Кавказе, еще в мае, созревают абрикосы.

Для гостей открыты все двери, за которыми вы увидите мужчин с абсурдно длинными руками, огромными, с лопату, ладонями, унаследованными от предков, которые вырывали ими камень за камнем из гор, чтобы отбить у природы кусок плодородной земли.

Discovery Channel мог бы показать местный мраморный хаммам, построенный здесь турками в незапамятные времена: серый мрамор пахнет медными кранами, зеленоватой водой и темной прохладой. Следующим пунктом обязательно стала бы могила рожденного здесь же, в Гимрах, первого имама Дагестана Гази‑Магомеда, принесшего сюда зеленое знамя ислама. Возможно, это его неспокойный дух баламутит горные аулы до сих пор.

Ну и, несомненно, третьим пунктом программы стал бы самый крутой пентхаус на свете. Въезжаете на узкую улицу, видите на левой стороне несколько белоснежных домов подряд, построенных на самом краю отвесной скалы. Стучитесь, женщина в черном никабе откроет вам ворота и разрешит войти. С крыльца, или, лучше сказать, пентхаус-балкона, сделанного из чугунного кружева, вы можете свеситься, как ребенок, и увидеть, как внизу бросается и разбивается о камни горная река Аварское Койсу.

Дом прицеплен к скале, словно гнездо ласточки, слева и справа его также подпирают высокие скалы. Сам аул окутан белой дымкой, в марте абрикосовые деревья уже цветут повсюду, и вид их белых цветов на фоне лазурного неба напоминает полотна Ван Гога. Нежно-розовый туман плывет вверх от воды горной реки и, преломляясь, отражает оранжевое заходящее солнце. К ночи кое‑где в горах еще растапливают печь кизяком, и едкий пахучий дым клубится над селом. Сам аул живет тихой средневековой жизнью, где каждый новый день — точная копия предыдущего.

В тот, первый раз меня встречал глава села, мой старый знакомый Алияса. Он был очарователен, как человек, желающий пригласить тебя сыграть в наперстки, в которых он чемпион мира. И правда: оказалось, что в советское время он сидел за какие‑то махинации.

Мечеть, по сути, главная школа села. Гимринцы учат отнюдь не русский, а арабский и начинают с Корана.

Теперь, спустя три с лишним года, услышав, что я собираюсь приехать в Гимры для того, чтобы узнать, почему село стало главным поставщиком сирийской бойни, Алияса сник и не по‑джентльменски пропал.

Моя машина стоит у блокпоста при въезде в Гимры — попасть в село самой невозможно: в Гимрах с апреля 2013‑го объявлена контртеррористическая операция. Сегодня это единственное место на Кавказе, где спецоперация длится второй год. Столько же времени сюда не ступала нога журналиста.

Въезд в село осуществляется по прописке в паспорте или по специальному номеру, который напечатан на талоне ФСБ России, и после полного осмотра машины. Выехать можно точно так же. Я вспоминаю всех дагестанских друзей и примерно через час попадаю в село.

В Гимрах царят упадок и уныние. Абрикосы, гордость села, в этом году не уродились, «вымерзли полностью, едва зацвели», и местные увидели в этом некий божий знак. Летом с гор сошел селевой поток, разрушив несколько домов. У администрации села стоят огромные «уралы» и шныряют люди в форме, не разрешающие фотографировать. Военные здесь с одной целью: добиться, чтобы кто‑нибудь из местных, устав от режима КТО и разрушений, сдал своего односельчанина Магомеда Сулейманова, ныне амира всего дагестанского подполья. Пока успеха эта тактика не принесла.

Мы оставляем машину, паркуя ее в каком‑то каменном чулке, и идем по главной гимринской улице. Мы — это я и Магомед, помощник Алиясы, то бишь замглавы администрации села (сам Алияса так и не появился).

В ширину улица метра два максимум. По бокам жмутся друг к другу каменные домишки, налепленные, словно пчелиные соты. Только прошел дождь, поэтому сверху шурует поток воды, сметая все на своем пути. Босоногие дети прямо на обочине, усевшись на корточки, играют в нарды.

По улице, опираясь на палку, идет старик с белоснежной бородой. За ним девушка в черном никабе и куча одетых в разноцветное детей, которые, услышав обращение к ним по‑русски, с веселым визгом рассыпаются в разные стороны.

Старику говорят, что я журналист из Москвы. Он с интересом разглядывает меня, молча кивает головой: здоровается. Я прошу разрешения сфотографировать его, он не отказывает. За его спиной руины дома, взорванного во время зачистки села в апреле 2013‑го. Мой провожатый говорит, что это то ли его, старика, дом, то ли дом его близкого родственника. Старик, позволив себя сфотографировать, кивает и так же молча уходит. Он преисполнен достоинства. Эти странные русские — читается в его глазах — сначала хотят обладать тобою, взрывают твой дом в случае неповиновения, потом приезжают и фотографируют следы собственных разрушений.