Никого дороже тебя
Роман Габриэля Таллента «Никого дороже тебя» критики назвали «Лучшим литературным дебютом 2017 года». В апреле книга выходит на русском языке в издательстве «Синдбад». Esquire первым публикует ее фрагмент
Старый дом припал к склону холма. Белая краска почти вся отслоилась и осыпалась, по выступающим окнам и резным деревянным перилам расползлись плетистые розы и лианы ядовитого дуба. Кое-где они уже проникли под обшивку – доски, обвитые розовой лозой, отходили от стен. Грунтовая подъездная дорожка была усыпана ржавыми гильзами от патронов. Мартин Алвестон, крупный мужчина в «ливайсах» и фланелевой рубашке, вылез из пикапа и стал подниматься на крыльцо, тяжело топая по доскам армейскими ботинками. Так и не взглянув на оставшуюся в кабине Черепашку, он раздвинул стеклянные двери и зашел в дом. Девочка прислушалась к тиканью остывающего двигателя, чуть подождала и последовала за отцом.
Окно в гостиной заколочено изнутри. На раме закреплен металлический лист с толстым куском фанеры, на котором намалевана мишень для стрельбы из винтовки. Выглядела эта мишень так, будто ее в упор расстреливали из дробовика: маленькие кратеры слились в один большой, а в глубине, словно вода на дне колодца, сверкает металл.
Мартин открыл консервированную фасоль и поставил банку на старую плиту. Чиркнув спичкой о большой палец, зажег конфорку. Всколыхнувшись, пламя медленно разгорелось, осветив темные дощатые стены, нехитрую крашеную кухонную мебель, засаленные крысоловки.
Ударом ноги Мартин распахнул заднюю дверь с пустыми прорезями вместо замка и ручки и вышел из кухни на недостроенную веранду. Голые перекрытия оплетали стебли ежевики, то тут, то там мелькали хвосты колючих игуан. Из глубины ежевичных зарослей поднимались острые иголки хвощей и нежно-розовые соцветья мяты – диковинные, пушистые, с кислым душком.
Мартин широко расставил ноги, пытаясь устоять на двух соседних стяжках, и потянулся к обшитой растрескавшимися досками стене – туда он вешал грязную сковородку, рассчитывая на то, что голодные еноты вылижут ее дочиста. Ржавым гаечным ключом открыл водопроводный кран и подставил чугунное дно посудины под мощную струю. Свободной рукой он сорвал пучок хвоща, чтобы оттереть въевшуюся грязь. Вернувшись в дом, поставил мокрую сковородку на огонь – та зашипела. Открыв дверцу бледно-зеленого холодильника, достал из темной камеры два стейка в коричневой бумаге. Затем снял с пояса охотничий нож, вытер лезвие о джинсы и, поддевая куски мяса острием, по очереди бросил на сковородку.
Черепашка уселась на кухонную стойку, сделанную из калифорнийской секвойи; в пористом дереве мерцали круглые шляпки гвоздей, окруженные старыми отметинами от молотка. Среди пустых консервных банок лежал «зиг зауэр». Девочка оттянула затвор – убедилась, что пистолет заряжен. Прицелившись в стену, обернулась – проверила, смотрит ли отец. Мартин стоял, опершись на кухонный шкафчик, и, устало улыбаясь, глядел куда-то вдаль.
Когда ей было шесть, папочка отвел ее на кухню, посадил, как на подушку, на спасательный жилет и предупредил: «Трогать свежие гильзы нельзя – обожжешься». Затем выложил на свернутое полотенце «ругер» двадцать второго калибра с продольно-скользящим затвором и стал показывать, как он действует. Дедушка, должно быть, услышал выстрелы по дороге из винного магазина. Он возник в дверях – джинсы, махровый халат, кожаные тапки с маленькими кожаными кисточками – и сказал: «Какого черта, Марти». Папочка сидел в кресле и читал «Исследование о принципах морали» Юма. Черепашка сидела рядом. Мартин положил книгу на колено разворотом вниз, чтобы не потерять страницу, и скомандовал: «Марш в комнату, сухарик». Она поплелась вверх по скрипучей лестнице без перил и подступенников. Лестница, сделанная из плохо просушенной древесины, потрескалась и вздулась до того, что даже гвозди полезли наружу: их острые кончики торчали на стыке перекрытий и ступенек из секвойного капа. Мужчины молчали. Дед провожал ее взглядом, а Мартин поглаживал указательным пальцем позолоченное тиснение на корешке книги. В комнате Черепашка улеглась на служившие ей кроватью фанерные нары и спрятала голову под большой армейской сумкой, но даже так она прекрасно слышала их разговор. Дедушка разозлился: «Черт возьми, так нельзя воспитывать детей!» А папочка сначала долго молчал, а потом ответил: «Это мой дом, Дэниел. Не забывай».
Ужинают они в полной тишине. В высоких стаканах с водой медленно оседает песок. На столе лежит колода карт. Половина лица джокера на упаковке кривится в идиотской улыбке, другая – печально хмурится. Покончив с ужином, девочка отодвигает тарелку. Отец наблюдает за ней.
Для своих четырнадцати Черепашка была довольно высокой и крепкой. По-жеребячьи угловатая: длинноногая и длиннорукая, плечистая, с крупными стройными бедрами и жилистой шеей. Черепашка отлично знала, что она некрасивая и не такая, как все: слишком худое лицо, широкие торчащие скулы, кривой большезубый рот. Однако глаза у нее были удивительные – голубые, миндалевидной формы. На голове лохматилась копна выгоревших русых волос; некоторые пряди совсем побелели от солнца; по коже рассыпались медно-коричневые веснушки, а на ладонях и внутренней стороне предплечий и бедер виднелись голубые узоры вен.
– Давай-ка сюда домашнюю работу, сухарик, – сказал Мартин.
Девочка достала из рюкзака синюю тетрадку и открыла страницу с упражнениями на лексику, которые им задали на прошлой неделе, – она аккуратно переписала их со школьной доски. Перегнувшись через стол, Мартин забрал у нее тетрадь и стал зачитывать слова из списка:
– «Аспект, – после каждого слова он делал паузу и смотрел на дочь. – Дискредитировать».
Добравшись до конца списка, он дал ей первое задание:
– Поехали. Под номером один. «Такой-то умел работать с детьми».
Он вернул тетрадку дочери. Там значилось:
1. Умел работать с детьми.
Девочка окинула взглядом список слов. Поджала пальцы на ногах так, что захрустели суставы. Папочка ждал, вопросительно глядя на дочь, но та не знала ответа. Подумав, она все-таки сказала:
– Провокатор? Может, провокатор?
Мартин вскинул брови, но Черепашка уже принялась вписывать карандашом недостающее слово:
1. Провокатор умел работать с детьми.
Мартин снова потянулся за тетрадкой, чтобы посмотреть, что там дальше:
– Ну что ж, теперь давай под номером два.
Она прочитала задание:
2. Призывал к беспорядкам.
А сама прислушивалась к его дыханию. У папочки был сломан нос, и с каждым его вдохом девочка ощущала невыносимую боль – ведь она любила его. Всматриваясь в дорогое лицо, она повторяла про себя: «Ну давай, сучка, ты же можешь, сучка».
– Ну смотри. – Мартин забрал у нее карандаш, перечеркнул слово «провокатор» и написал правильный ответ: «Педиатр».
Тетрадка снова оказалась у Черепашки, а Мартин продолжил:
– Сухарик, что будет во втором? Мы только что об этом говорили. Все ответы перед тобой.
Она рассматривала страницу с заданием, эту дурацкую, никому не нужную бумажку, и чувствовала, как с каждой секундой папочка теряет терпение. Наконец он разломил в руке карандаш и хлопнул на стол две половинки. Девочка согнулась над тетрадкой в три погибели, твердя про себя: «Тупица, тупица, тупица, опять облажалась, ничего не можешь». Мартин почесал ногтями щетину на подбородке.
– Ладно, – устало сгорбившись, он повозил пальцем по оставшейся на тарелке крови от мяса. – Ничего страшного.
Секунду спустя раскрытая тетрадь летит в дальний угол гостиной.
– Ладно, все в порядке, на сегодня хватит. Да, вполне хватит… Что же это с тобой такое? – Мартин покачал головой.
– Ну ладно-ладно, все в порядке, на сегодня и правда хватит.
Черепашка молчала, не решаясь поднять глаза; волосы рассыпались по ее лицу. Мартин подвигал нижней челюстью, будто пытаясь вправить сустав.
Он положил перед девочкой «зиг зауэр», подхватил со стола колоду карт и, перебрасывая ее из руки в руку, направился в гостиную. Там он встал у заколоченного окна, заслонив спиной простреленные мишени, и вытянул из колоды валета пик. Поднеся карту к самому виску, стал показывать ее с разных сторон: сначала лицом, потом рубашкой и, наконец, повернул ребром. Черепашка сидела, положив ладони на стол, и молча смотрела на пистолет.
– Ведешь себя как маленькая сучка. Да-да, как самая настоящая сучка, – процедил Мартин, не меняя позы. – Сухарик, ты что, хочешь меня довести?
Черепашка поднялась из-за стола, поставила ноги на ширину плеч, слегка согнула в коленях и, прикрыв левый глаз, прицелилась. Она знала, что мушка должна быть ровной-преровной; характерный блеск на поверхности целика показал бы, что пистолет завален. Выравнивая прицельную линию, девочка повторяла про себя: «Аккуратнее, подруга, не торопись». Карточное ребро в прицеле казалось тонким, как бритва. Она провела пальцами по массивному спусковому механизму; сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и нажала на спусковой крючок. Верхняя половина карты спорхнула на пол, закружившись, будто пара кленовых сережек. Черепашка осталась стоять неподвижно, лишь вытянутые руки подрагивали от напряжения. Мартин покачал головой. Он едва сдерживал улыбку, потирая губу большим пальцем. Вытянул из колоды новую карту.
– Давай, сухарик, не будь сучкой, – он подождал, но девочка по-прежнему стояла как вкопанная.
– Какого черта, сухарик! – повысил голос Мартин.
Черепашка проверила курок большим пальцем. Она знала, как пистолет должен лежать в руке, и внимательно прислушивалась к своим ощущениям, чтобы убедиться, что все в порядке. Лицо Мартина скрылось за прорезью прицела, зеленый огонек тритиевой подсветки казался размером с его глаз. На мгновение она забылась, позволила стволу чуть сдвинуться, и вместо карты в прицел вплыли голубые глаза отца. Внутри у девочки все перевернулось и заледенело. Сердце затрепетало, как маленькая рыбка, что проглотила наживку и в отчаянии пытается спастись в зарослях на дне реки. Когда Черепашка убрала палец со спускового крючка, в ее голове гудела одна-единственная мысль: «Черт, черт, черт! Не смотри на него, главное – не смотри на него!» Но если Мартин и понял, что произошло, вида не подал. Собравшись с мыслями, девочка навела прицел на дрожащую, расплывающуюся карту, медленно выдохнула, и в доме снова раздался выстрел. На этот раз карта осталась в папиной руке, целая и невредимая. Черепашка промахнулась. На доске с мишенями, всего в нескольких сантиметрах от головы Мартина, появилась свежая отметина. Черепашка вернула спусковой механизм в безопасное положение и опустила пистолет. На ее ресницах сверкали крошечные капельки пота.
– А теперь попробуй нормально прицелиться, – сказал Мартин.
Она стояла не шевелясь.
– Ты там уснула, что ли?
Черепашка поставила затвор на задержку, подняла пистолет. Прицел ровный, мушка в прорези – четко посередине, на кончик ствола хоть монету ставь ребром – не упадет. А карта, наоборот, поплыла, закачалась. Девочка почувствовала, что трясется, словно в такт отцовскому сердцебиению, и подумала: «Только не смотри на него, не смотри ему в лицо. Глаза – на мушку, на самый кончик».
Выстрел – и тишина. Черепашка медленно отпустила спусковой крючок, дождалась щелчка. Она снова промазала, и теперь Мартин решил устроить целый спектакль: он вертел карту в руке, якобы пытаясь найти простреленное место, и приговаривал: «Ах, ну да, так я и думал». Наконец он бросил карту на пол, подошел к столу, взял книгу, лежавшую там разворотом вниз, сел напротив девочки и погрузился в чтение. В заколоченном окне у него за спиной несколько маленьких дырок от пуль слились в одну большую – размером с четвертак.
Раз, два – после третьего удара сердца она откинула магазин, вытряхнула в ладонь патрон и опустила затвор. Магазин, патрон и пистолет положила на стол рядом со своей грязной тарелкой. Гильза тут же покатилась в сторону и, описав широкий полукруг, остановилась. Мартин послюнил палец, перевернул страницу. Черепашка еще немного постояла рядом, надеясь, что он посмотрит на нее, но он так и не поднял глаз от книги. «И что же, это все?» – подумала девочка и отправилась наверх. Стены в ее темной комнате были обиты некрашеными деревянными панелями, единственное окно выходило на запад. По стеклу, внешней раме и створкам расползлись побеги ядовитого дуба. Черепашка забралась в постель, накрылась армейским спальным мешком и шерстяным одеялом и стала ждать утра, слушая, как на кухне копошатся крысы, доедая объедки с грязных тарелок. Мартин бродил из комнаты в комнату. На стенах висело оружие – ее оружие: автоматическая винтовка AR-10, полуавтоматическая AR-15, помповое ружье «Ремингтон 870» двенадцатого калибра. Каждое из них соответствовало отдельной философии применения. Свою одежду Черепашка аккуратно сложила и убрала на полку, носки закинула в чемодан у изголовья постели. Как-то раз она оставила в комнате скомканное одеяло. Папочка сжег его на заднем дворе со словами: «Только животные разрушают свои дома, сухарик, только гребаные животные...»