Богомолов
Телеведущая Софико Шеварднадзе обсудила с режиссером Константином Богомоловым фобии и комплексы, а также выяснила, почему он не делал громких высказываний об аресте Кирилла Серебренникова.
Софико: Ты провоцируешь своего зрителя?
Константин: Наверное, в какой-то степени провоцирую.
Софико: Это не умышленно?
Константин: Нет, почему же? Иногда умышленно, иногда неумышленно. Я не рискую, я делаю расчет. Когда я осознанно провоцирую, я точно предугадываю реакцию.
Софико: Надо отдать должное, ты действительно никакую скидку зрителям не делаешь, ты вообще не заигрываешь.
Константин: Делаю и заигрываю.
Софико: А у меня ощущение, что ты бескомпромиссный и тебе абсолютно все равно, готовы ли зрители что-то воспринять или не готовы.
Константин: Я иду на миллион компромиссов. Если бы я был тотально индифферентен к реакции, то не было бы успеха. Я выстраиваю стратегию и делаю вещи, которые могут вызвать бешенство, но в следующий раз я сделаю вещь, которую так или иначе примут. Я знаю экономику зрелищ, на которых из 800 человек 150 или 200 уходят во время спектакля, и благодаря их возмущению и громкому хлопанью дверьми приходят другие 400 зрителей. Я все это знаю.
Софико: То есть ты провоцируешь реакцию твоего зрителя на тот или иной спектакль по продуманной схеме?
Константин: Нет схемы, я сам себе схема, я сам то чувствилище, которое хорошо понимает и просчитывает зрителя. Я не могу это никому передать.
Софико: Я тебя воспринимаю как подростка-вундеркинда: ему скучно, и он придумывает дико сложную игру – свою систему координат с правилами, взаимоотношениями, законами. И одна из важных составляющих этой игры – эксперимент над зрителем.
Константин: Все так. Есть одна очень простая вещь, которую я иногда повторяю, но вывод из этого попытаюсь наконец сформулировать. Театр – это для меня чужое дело и чужой, иностранный язык. Я действительно с этим играю. Театр для меня большая игра. Часть этой игры заключается в том, что я в какие-то моменты исповедуюсь, в какие-то моменты я подхожу к предельно индивидуальному личному высказыванию, но все равно это часть большой игры.
Софико: Человек, который ходит на твои спектакли, наверняка думает: у Богомолова столько фобий, столько комплексов...
Константин: Это ваши фобии и ваши комплексы. Не мои. Когда я говорю об исповедальности, это значит, что я могу быть слишком откровенным с вами, сказать, что в вас кроются различные страхи и переживания. Моя исповедальность – это моя небоязнь с вами поссориться в какую-то секунду. С тобой, например, с человеком, который ходит на мои спектакли, который мне приятен, важен, интересен. Когда ты приходишь в зрительный зал, ты уже не мой друг. Ты для меня предмет моей игры, я с тобой играю.
Софико: А мне всегда казалось, что у тебя нет никаких фобий и комплексов как раз потому, что каждый спектакль для тебя – процесс исповеди и причащения и от спектакля к спектаклю ты от этого всего избавляешься.
Константин: Нет. Я психически здоровый человек. Вот в тебе есть фобия, в тебе (я сейчас о тебе как о зрителе) какое-то говнецо ворочается. Я достаточно здоров и уверен в себе, и я могу взять и ткнуть тебя носом в это говнецо. Мне не надо носом тыкаться в свое. Я его не в театре перерабатываю, и театр мне нужен не для того, чтобы перед вами свое раскрывать. Спектакль «Князь» не обо мне, а о вас.
Софико: Тогда от обратного. Вот у меня есть любимые режиссеры. Признаюсь, это не ты. Есть спектакли, которые гораздо больше резонируют с моим внутренним миром, чем твои. Но при этом я на твои хожу гораздо чаще, чем на те, потому что для меня твои работы – как американские горки: не знаешь, когда взлетишь, когда упадешь, когда тебя вырвет.
Константин: Значит, мне удается что-то в тебе зацепить, что-то в тебе самой открыть, в чем ты себе не признаешься.
Софико: Не спорю. А в тебе что-то может подобные эмоции вызвать?
Константин: Нет, ничто меня не выворачивает, не вызывает трясучку и желание плакать. Есть вещи, которые со мной совпадают. Вот я сижу в кинозале и думаю: как это он всех вас классно сцепил, как он здорово по вам по всем ударил. Я говорю «вас», а не «нас», потому что себя я в это не включаю: я пока, прости за наглость, не нашел того человека, который бы мне сказал про меня больше, чем я сам о себе знаю.
Софико: Мне казалось, что ты сама самонадеянность.
Константин: Я тебе больше скажу. Может быть, я один из самых традиционалистских людей в художественной тусовке. У меня крайне консервативные взгляды и ценности, я очень романтичный человек, я могу быть даже сентиментальным. И я крайне нетерпимый, нетолерантный человек. Но это не значит, что я не могу произвести суператаку на те вещи, которые для меня очень важны.
Софико: У тебя есть друзья?
Константин: Нет. Я ни с кем не советуюсь. Я достаточно замкнутый человек, закрытый. Иногда родители не в курсе, что я ставлю и где – узнают из соцсетей.
Софико: Расскажи про систему актерской игры, которую ты создал: не играть, а просто быть, существовать на сцене. Как дорого тебе обходится эта система, по которой приходится учить актеров не надрывать связки и не выворачивать душу?
Константин: Это основная часть моей эстетики и того, что я делаю с людьми в репетиционном процессе.
Софико: Но среднестатистическому зрителю это непонятно: ну, типа, нет актерской игры, режиссер недокрутил, недоработал. Ладно зритель, но ведь есть и критики, которые этого тоже не видят.
Константин: Всех надо обучать. Всех! Когда-то про мои спектакли писали, что это хрен знает что. Сейчас стало более-менее понятно, что я вообще-то хорошо работаю с актерами. Так я и десять лет назад хорошо с ними работал. Я не буду говорить, что не помню этих статей. Я помню. Я даже формулировки помню. И эти тексты – вредительство: человек, который их написал, отнял у меня какое-то количество времени и сил, которые я должен был компенсировать, он ослабил веру актера в меня, ослабил веру дирекции в меня, ослабил мои возможности продвигать то, что я делаю. А теперь другие режиссеры начинают по-другому работать с актерами и оценивать их труд. Были люди, которые мне мешали. Я это помню, но помню как менеджер, а не как обидчивый юноша.