Август и сентябрь
Рассказ
Август 1979-го. Уезжая на отдых, знакомые попросили Антонину Павловну пожить в их квартире. Квартира располагалась в новом районе города на набережной. Причиной просьбы знакомых были кот, рыбы и растения, о которых надлежало заботиться. Причиной согласия Антонины Павловны (она дала его не без колебаний) стало то, что дом располагался у реки. Не кот и не рыбы – четырнадцатилетний внук Глеб стоял для нее в центре происходящего. Предполагалось, что перенапрягшийся ученик музыкальной школы сможет как следует отдохнуть у реки.
Путь к воде пролегал сквозь заросли ивняка – маленькие джунгли с умопомрачительным букетом запахов, в который входили листья (свежие и прошлогодние), песок, вода и пустые ракушки речных улиток. Ракушки придавали букету особую терпкость: то был полный оптимизма аромат смерти, рождающей новую жизнь.
Каждое утро Глеб и бабушка шли на пляж. На полпути к пляжу, когда уже начинался песок, они снимали обувь и шли босиком. Песок был грязен, то и дело в нем что-то царапало и кололо, но это не уменьшало удовольствия от погружения ступней в теплую сыпучую стихию. В какой-то момент сквозь ивовые ветви начинала блестеть река. Видеть танцующее на воде солнце было главной утренней радостью Глеба, даже большей, чем купание. Прикосновение часто оказывается менее значительным, чем мечта о нем.
Но ведь и купание было прекрасно. Да, речная вода держала не так, как морская, была непрозрачной, но имела и свои преимущества. Прежде всего, она не образовывала больших волн (небольшие шли от моторных лодок), а кроме того – это была домашняя вода, к ней не нужно было ехать тысячи километров. Да и пляж, в отличие от юга, был другим. На нем не было тентов и шезлонгов, расставленных с геометрической точностью, зато колыхалась тень от ив, вились, с усилием отрываясь от земли, стволы и корни, на которые можно было повесить одежду. Люди лежали на полотенцах и подстилках, передвигая их из тени на солнце и наоборот.
Речная эта жизнь продолжалась даже дома, потому что окна их квартиры выходили на реку. Глеб с бабушкой могли любоваться рекой в любое время, а засыпали под звуки моторок. Мальчик улавливал шум мотора еще издалека и следовал за ним, пока не исчезало эхо. Засыпая, он думал о том, что завтра они с бабушкой снова пойдут на реку.
Однажды, когда они шли сквозь ивняк на пляж (все было резким: утренний воздух, тени на песке), на одной из дорожек показалась девушка. Они видели ее лишь со спины: рассыпавшиеся по плечам светло-русые волосы, красно-черный купальник, завязанный на поясе длинный просвечивающий платок. На правой руке – проволочный плетеный браслет. Глеб с Антониной Павловной шли босиком, держа в руках сандалии, и девушка тоже шла босиком. Она несла на плече соломенную пляжную сумку: может быть, сандалии лежали там. Она шагала широко, как-то даже по-балетному, и пальцы ее ног поднимали фонтанчики песка. Глядя на девушку, Глеб чувствовал волнение. На ближайшей развилке она свернула на правую тропинку, а Глеб с бабушкой пошли по левой. Дойдя до воды, они расстелили подстилку – старую штору: часть ее в тени (Антонина Павловна предпочитала тень), а часть на солнце.
Загорая, Глеб задремал. Проснулся от криков. Кого-то выносили из воды, кого – не видно, потому что выносящих было много. Глеб видел лишь безвольно качавшуюся руку, скорее всего женскую, но даже этого нельзя было сказать наверняка, поскольку рука то и дело скрывалась за толпившимися людьми. Вдруг он заметил на руке проволочную плетенку – это была девушка, которую они видели по дороге на пляж!
Ее осторожно положили на песок, и один из мужчин начал ритмично нажимать ей на грудь. Делал ей искусственное дыхание – рот в рот. Несколько мгновений Глеб ему завидовал. А потом увидел ее глаза – они были открыты. И в них не было жизни. Тело девушки все еще сотрясалось под руками спасавшего, но было почему-то ясно, что жизнь ее покинула.
Через какое-то время из-за кустов показались врачи. Они рывками разводили девушке руки и сводили их на груди, но делали это недолго. Пощупали пульс. Отошли в сторону и о чем-то тихо говорили. Наблюдали, как тот же человек вновь пытался ее реанимировать. Никто не заметил, как они исчезли. Постепенно толпа вокруг утопленницы стала редеть.
Антонина Павловна хотела увести внука, но он воспротивился. Не отрываясь смотрел на девушку, которой, казалось, уже больше никто не интересовался. Те, кто еще оставался, говорили больше о своем. Чиркая на утреннем ветру спичками, закуривали, с преувеличенной осторожностью сбрасывали пепел, ввинчивали окурки в песок. «Утро, – думалось Глебу, – еще не кончилось, а человека уже нет – как это? Она успела ощутить тот же ветер, видела те же облака по краям небес – их ведь даже не разметало еще…»
Когда Антонина Павловна сказала, что надо уходить, Глеб внезапно скорчил ей рожу. Не говоря ни слова, она собрала вещи и ушла – по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, непривлекательная такая. «Старая дура», – подумалось Глебу. Старая дура. На мгновение он почувствовал к бабушке ненависть. Потому что она (казалось ему) не способна была постичь глубины разыгравшейся драмы, ее не трогали красота и смерть. А он не мог понять, как только что можно было быть живым, а через час – мертвым. Как? Бабушка вернулась, чтобы все-таки его забрать, и тогда он закричал: «Пошла вон!» – и крик его перешел в визг. Она ушла и больше не возвращалась.
Кто-то принес вещи девушки и накрыл ее лицо платком. Этот платок Глеб видел повязанным вокруг ее бедер. Пляж опустел – не весь, а та его часть, с которой была видна утопленница. Рядом с ней оставался лишь Глеб. Ему казалось, что надо еще что-то предпринять, чтобы спасти ее. Что сделано еще не все, потому что в сделанном недостаточно чувства. Со стороны окружающих нужно было какое-то усилие любви, но окружающих не было. Они предпочли оставить девушку наедине с ее бедой. С ее смертью.
Легкий платок порывом ветра сдуло с лица. Глеб рассматривал его и находил прекрасным. Резко очерченные скулы – почти монгольские. Прямой нос, тонкие полураскрытые губы. Только в изменившемся цвете губ была смерть, да еще в остановившемся взгляде. А больше ни в чем. Но глаза совершенно определенно говорили, что жизнь кончилась. Почему ей никто их не закрыл? Глеб никогда не видел это лицо живым – он шел позади девушки. Всего-то дел было – забежать вперед и посмотреть, это было легко осуществимо. А сейчас – невозможно. Как многого мы не делаем в отношении живых.
Возвращаясь домой, Глеб ожидал трудного разговора с бабушкой. Но этого не произошло. Бабушка молча обняла его, и Глебу стало ясно, что она понимает его, как никто другой. В Глебовых ушах еще стоял его злобный крик на пляже. И злость его переплавилась в любовь к бабушке и в страх скорой ее смерти. Он осознал, что сожаление о несделанном, которое он испытал в отношении погибшей, еще в большей степени применимо к бабушке. Просто о девушках в таких случаях сожалеют, а о бабушках – нет. И, отойдя, чтобы бабушка не видела, Глеб заплакал.
Ночью он проснулся – перед самым уже рассветом – и снова думал об утопленнице. Как ее звали? Допустим, Вера. Глеб запоздало открыл для себя это имя (так бывает) – оно ему понравилось. Была в нем утонченность и какая-то даже нездешность. Да – Вера. Глеб думал о том, как хрупка жизнь и как легко она может прерваться. Опять думал о недостатке любви при жизни. Может, ничего бы с ней не случилось, если бы ее любили по-настоящему. Может, вода затягивает тех, кого не держит ничья привязанность.
А вдруг надо было обнять ее, лежащую на песке, и ударами своего сердца завести ее остановившееся сердце, чтобы одно сердце отозвалось на ритм другого? За окном светало, и Глебу показалось, что это свет сбывающейся надежды. Он снова заснул, и ему снилось, как Вера закрыла глаза, открыла и провела рукой по его волосам. Прижалась лбом к его лбу. Душа сновидца, наполнившись счастьем, стала легкой. Полетела над пляжем, объявляя загорающим о грядущем браке Глеба и Веры, а даже если и не о браке, то о какой-то такой соединенности, которая крепче брака. Счастье Глеба было так велико, что стало, собственно, и не важно, любовь у них будет, дружба или не будет ничего. Верино возвращение к жизни было в тысячу раз важнее этих подробностей. Глеб улыбался во сне и проснулся с улыбкой, но, поняв, что светлая его радость ему приснилась, помрачнел.