Возвращение в Острог
Третий роман Филипенко, «Травля», вышел в финал литературной премии «Большая книга». Четвертый – «Красный крест» – был переведен на девять языков. В январе в издательстве «Время» выходит пятый роман писателя. Esquire публикует пролог и первые две главы из книги.
Пролог
Маше и Ромке
Начнем с чистого листа. Еле-еле, будто Сизиф, минутная стрелка взбирается к двенадцати. В маленькой карельской деревушке, где заканчивается осень и эта история, с самого утра идет снег. Плюс-минус один, температура водит нулевой хоровод, и небо выплескивает рассвет.
На краю большого озера стоит дом. Коричневый и двухэтажный. В нем, сидя за расшатанным столом, мужчина смотрит на бумагу, но за карандаш не берется. Несмотря на то, что страну заполнили литературные мастерские, несмотря на то даже, что любой уважающий себя писатель теперь ведет курсы креативного письма, вырванная из тетради страница остается пустой – Александр не знает, что написать.
В доме тихо. Едва слышно под ногами пожилой женщины поскрипывает пол. Повернувшись через плечо, Александр видит теперь, как, переходя от горшка к горшку, его мать поливает цветы, а отец собирает пазл. Сидя на ковре, высыпав на лист ватмана фрагменты двухтысячной головоломки, старик сортирует кусочки по цветам, и первым делом он отбирает белый.
Утро медленное и сырое. Так бы и провести его в тишине, но Александр встает вдруг и, не сказав ни слова матери, мимоходом поцеловав лишь отца, выходит в сени. Натянув неуместные здесь туфли, он толкает дверь и оказывается на крыльце. Закурив, через запотевшее окно сын бросает взгляд на родителей и, съежившись, казалось бы собирается вернуться в дом, но уже спустя мгновенье, затушив напоминающий крохотный саксофон окурок, идет в совсем другом направлении. Слякотью Александр шагает к озеру, где несколькими минутами позже в небо отскакивает оглушительное эхо выстрела…
Песнь первая
Ковыряясь в ухе, участковый смотрит на клетку с попугаем и печалится. Все глубже и глубже проталкивая в ушную раковину ватную палочку, мужчина думает теперь, что птица эта чрезвычайно ярка. Все в этой комнате (и выгоревший флаг, и потускневший герб, и даже недавно заново перекрашенные в бледно-коричневые тона стены) не соответствуют ее насыщенному оперению. Попугай до того яркий, что клетку с ним хочется немедленно перенести в другой кабинет.
Участковый грустит. Полицейский знает, что наступают тяжелые времена. В этих краях зима не склонна флиртовать – климат здесь резкий, как люди. Разглядывая попугая, мужчина понимает теперь, что вот-вот затрещат холода. Уже через несколько дней, думает он, обледенеют провода, и дорожки превратятся в каток. Как и в любой другой год, начнутся перебои с электричеством, и какой-нибудь пьяный мудак непременно уснет в сугробе. Обсасывая его нелепую смерть, родственники будут требовать тщательного расследования, и никто здесь даже не порадуется за счастливого скота, чья бессмысленная жизнь наконец закончилась. Так думает участковый, и все это время против него сидит Петя Павлов. Не смея прерывать размышления полицейского, парень смотрит в окно и ждет, когда у неба закончится снег.
– Слушай, Петак, – внезапно, возвратившись к самому себе из долгого путешествия, спрашивает капитан, – вот ты же у нас разбираешься в птицах, да? Этот попугай у меня уже неделю тут торчит, можно мне его начать выпускать по кабинету?
– Рано. Сперва птица должна запомнить, что клетка ее дом.
– Хорошо, а если я его потом просто выпущу на улицу, он вернется?
– Вряд ли. Скорее всего, замерзнет, или птицы заклюют.
– Понятно… Знаешь, жаль мне его. Такой он беспомощный здесь, лазает весь день с жердочки на жердочку, клювом за прутья цепляется, а как по мне, так лучше бы его сразу прибить. Вот зуб тебе даю, если бы не подарок дочери – придушил бы! Шею бы свернул да и выкинул бы во двор собакам!
– Собакам птичьи кости нельзя – не переварят.
– Тоже верно…
Согласившись с Петром, участковый вновь погружается в размышления. Так они и сидят еще минут двадцать, пока участковый не засыпает. Поняв, что лучше зайти в другой раз, парень аккуратно встает, однако нечаянно задевает и роняет стул. Хлопок будит участкового, и, потерев глаза, мужчина вспоминает теперь, что Павлов, вероятно, пришел не просто так:
– Слушай, Петь, а ты чего приперся-то?
– Хочу написать заявление.
– Это-то я понял, не дурак, а случилось-то что?
– Я шел мимо «Бастилии», а мужики какие-то, неместные, курили в неположенном месте.
– И?
– И я подошел, чтобы сделать им замечание…
– Так…
– И они обматерили меня.
– Как обматерили?
– Я не хочу повторять.
– А что же я им предъявлю?
– Грубость!
– Грубость? Господи, Петак, ты специально приперся сюда, чтобы написать заявление на мужиков, которые тебя послали подальше? Сунул бы им в табло, и дело с концом!
– Если все будут друг друга бить – что же из этого получится?
– Мир получится, Петя, мир!
Только если дерешься за свои убеждения – можно прекратить войну! Люди, Петь, потому так безответственно себя ведут, что чувствуют свою безнаказанность. Если б ты им сразу по щам надавал – поверь мне, тотчас бы свернулись!
– Но так же нельзя! Есть же закон!
– Ох, Петька, Петька… – участковый тяжело вздыхает и, встав из-за стола, открывает форточку. Потерев переносицу, мужчина закуривает самокрутку и, сплюнув попавший на кончик языка табак, с усталостью говорит:
– Понарожают вот таких, как ты, Петь, а нам потом разгребай. С самого детства людям вроде тебя следует объяснять, что мир этот – говно! Ничего здесь уже не изменить! Вот ты посмотри вокруг – ты что здесь хочешь перестроить? Горизонт? Облака? Как-то живем – и то хорошо! Не мужиков этих нужно воспитывать, а тебя!
– Но я же прав!
– Ну, локально, может быть, и прав, Петя, а глобально – нет!
– Значит, не будете принимать заявление?
– Не-а.
– Ясно, хорошего вам тогда дня!
– И тебе, Петюня, не хворать!
Натянув шапку, Петя выходит на улицу. Если приглядеться, несложно заметить, что все в этом неуклюжем человеке имеет некоторый перебор. Губы его чуть больше, чем нужно, уши кажутся слишком оттопыренными. Если вы попытаетесь нарисовать точный портрет Пети Павлова – вас либо сочтут гением, либо поставят двойку за неумение соблюдать элементарные человеческие пропорции.
Снег усиливается и встает стеной. Расправив плечи, парень смотрит теперь на расставленный по горизонту городок. Угрюмыми декорациями открываются Пете асимметричные деревянные дома частного сектора и гротескно выпячивающие себя панельки, где сосед соседу и сокамерник, и надзиратель. Справа лес, слева кладбище и железнодорожный перегон. Несколько раз в день, встав здесь, грузовые поезда перегораживают единственный въезд в мир мертвых.
Подойдя к старенькому «москвичу», Петя подпирает коленом дверцу и лишь с третьей попытки открывает машину. Когда загорается скупая гирлянда приборной панели, парень понимает, что желудок автомобиля пуст и надо бы заправиться.
«Москвич» этот куплен не просто так. Здесь, в Остроге, с общественным транспортом беда. Усилиями мэра плодятся частные маршрутки, однако большинству жителей они не по карману. Наслушавшись жалоб острогчан, Петя решает сделать бесплатное такси и три раза в неделю, аккурат после работы, собирает горожан, чтобы развезти их по нужным адресам. Водителей маршруток такие фокусы, конечно, злят, и время от времени они поколачивают Петю, но он не особенно злится. «Они просто очень хорошие люди и беспокоятся о своих семьях», – думает он.
Уже заправившись, Петя трогается с места, но, услышав хлопок, понимает, что в очередной раз из-за забывчивости своей вырвал шланг. Подобное с ним уже случалось. Достав из кошелька последние деньги, парень покорно шагает к кассе. Петя готовится, что, как и в прошлый раз, на него будут кричать, однако, опустив глаза и протянув купюру, к собственному удивлению, слышит вдруг добрые интонации: